Курт Ауст - Судный день

– У вас нет детей?

Резко вскинув голову, пастор с отчаянием посмотрел на Томаса:

– Не понимаю, каким образом это касается вас. Ваше дело – отыскать убийцу. При чем же здесь моя семья? – но он, похоже, понял, что вспылил, немного успокоился и проговорил: – Нет, профессор… Детей у меня… нет.

Томас решил больше не касаться этой деликатной темы.

– Вы разговаривали с графом?

– Нет.

– Вообще не разговаривали? Вы же прожили здесь бок о бок почти двое суток!

– Не разговаривал.

– За те два дня, что вы с графом пробыли здесь, не слышали ли вы, чтобы кто-то плохо отзывался о графе или угрожал ему?

– Нет, – ответ прозвучал быстро и решительно, однако, как мне показалось, пастор о чем-то умалчивал.

Томас тоже заметил, что священник чего-то недоговаривает.

– А сам граф, быть может, оскорбил кого-нибудь и дал, таким образом, повод для обиды?

Священник сухо рассмеялся:

– Тогда выходит, что повод был у всех, кроме меня. Видимо, людей Божьих граф почитал, поэтому меня не беспокоил.

– А как насчет всех остальных?

– Всех остальных он успел задеть… Да, в большей или меньшей степени.

– И хозяйку тоже?

– Неприкрытое желание женского естества, которое граф не скрывал даже в присутствии ее супруга, и едва завуалированные намеки на веселое времяпрепровождение, – если это можно считать оскорблением, то да.

– И никто не ответил графу? Никто не пытался остановить его?

– Графа? – Пастор насмешливо взглянул на Томаса. – Гели тебе дорога жизнь, то едва ли ты вступишь в перепалку с графом.

Я по-прежнему не мог избавиться от ощущения, что пастор рассказал далеко не всё. Томас наклонился вперед:

– Что произошло в четверг вечером? Граф с кем-нибудь поссорился?

– Не думаю… – Священник запнулся и уставился в столешницу. Я вдруг подумал, что он уже давненько не заглядывает в Библию – он даже не притрагивался к ней, хотя книга лежала совсем рядом. Пастор вновь заговорил: – Не думаю, что графа убил трактирщик. Но… я слышал, что они повздорили – незадолго до того, как графа обнаружили мертвым.

– Где они повздорили?

– На дворе, за трактиром, недалеко от того места, где позже нашли тело.

– А где в тот момент находились вы?

– Я направлялся в комнату, когда услышал крики. Тогда я приоткрыл заднюю дверь и выглянул. Напротив графа стоял трактирщик. Он сильно разозлился, – я и не ожидал, что у этого маленького человечка хватит смелости на подобное.

– Что именно он говорил?

– Я не все слышал, только обрывки фраз: “Исчезните навсегда” и “Подобного я не допущу в моем доме”. А потом я прикрыл дверь. Решил, что не имею права подслушивать…

– И что сделал граф?

– Его ответа я не разобрал – он говорил слишком тихо, но мне показалось, что он лишь посмеялся над трактирщиком и приказал ему замолчать, словно тот был невоспитанным ребенком.

– Кому вы отправили прошение о переводе в другой приход? Епископу Иерсину? – Томас вновь резко переменил тему, а я так и не понял почему. Возможно, ему просто захотелось напоследок поговорить об общих знакомых. Якоб Фриш с недоумением посмотрел на Томаса:

– Епископ Йерсин уже много лет как умер. Поэтому я обратился к епископу Хансу Нильсену Сёрбю, моему наставнику. Или, точнее, который был моим наставником.

– Вы знакомы с человеком по имени фон Бергхольц?

По лицу священника – как прежде по лицу госпожи фон Хамборк – пробежала тень недоумения.

– Нет, – ответил Якоб Фриш после короткого раздумья.

Когда священник прощался с нами, они с Томасом снова напоминали добрых друзей – казалось, оба напрочь забыли о ссоре, случившейся прошлым вечером.

За священником давно уже закрылась дверь, а Томас все еще сидел, погруженный в собственные мысли. Я подбросил в камин дров, приготовил кофе, чтобы взбодрить наши утомленные головы, и принялся ждать указания, кого пригласить следующим. Но профессор неподвижно сидел, откинувшись на спинку стула и опустив голову. Он молча рассматривал шероховатую поверхность столешницы.

Часы мелодично пробили восемь ударов – разглядывая их, я задумался, что эти удары могут означать. Голова налилась тяжестью, и я решил, что вскоре пора будет ложиться спать. За стеклянной дверцей часов виднелись два диска, по краям каждого из них были написаны цифры: на верхнем – от одного до двенадцати, на нижнем – от одного до шестидесяти. К самой середине дисков были прикреплены стрелки, указывающие на цифры, и я заметил, что стрелка нижнего диска медленно передвигается. Совсем недавно она указывала точно вверх, а теперь приблизилась к римской цифре “пять”. Стрелка верхнего диска не двигалась – она так и замерла на числе “восемь”. Я подумал, что стрелка, наверное, сломалась. Томас рассказывал, что часы – механизм сложный и чувствительный, а внутри у него всякие шестеренки и колесики.

– Да-да… – недовольно пробормотал он, выпрямляясь.

– Что-то не так?

– Хм… Не знаю… – Томас потер подбородок и с отсутствующим видом посмотрел на меня, – есть в нашем пасторе что-то странное. Он что-то такое сказал или сделал, вот только что – не помню. А может, просто не могу определить, что именно мне не нравится… Сначала я подумал, что он лишь притворяется священником, и расставил ему ловушку – помнишь, я спросил про епископа в Рибе. Но в ловушку он не попался. Видимо, он и правда священник. Все на то указывает… – Томас вздохнул. – Нет, придется еще поискать…

Я заметил, что князь Реджинальд поднял голову и в полумраке огляделся. Комнату освещают две восковые свечки – одна на столе, другая возле кровати, в подсвечнике. Их скудному свету не побороть тьмы бесснежного декабрьского вечера. Князь вдруг резко вскочил и подошел к кровати:

– Герцог Гольштейн-Готторпский…

– Сядьте! – раздраженно перебил его я.

Он замер, грузный, похожий на огромного тролля, а пламя свечи возле изголовья отбрасывало на грубое лицо князя зловещую тень. Такую грозную… Кивнув, он отвернулся, подтащил стул и уселся на него, так что теперь тень оказалась с другой стороны.

– Герцог Гольштейн-Готторпский, – повторил он, – это же он умер в довольно юном возрасте? Где-то в России?

– Да. То есть умер он в Польше, в битве под Клиссовом. Герцог примкнул к своему свекру Карлу Двенадцатому, когда тот пошел войной на польского короля, и погиб в тысяча семьсот втором году, спустя всего два-три года после событий, которые описаны в моей рукописи.

Князь Реджинальд наморщил лоб и глубоко задумался.

– Мой отец как-то раз встречал его, – проговорил вдруг он, – мы состоим в дальнем родстве.

Я кивнул. Вполне может статься. Все эти князья и короли приходятся друг другу родственниками. Для меня всегда была загадкой эта их странная детская обидчивость, когда они внезапно развязывали войну против собственного дяди, или свекра, или троюродного братца лишь потому, что считали, будто им отдавили их нежные ножки. Если бы каждая семья вела себя подобным образом!.. Но князю Реджинальду такого говорить нельзя, он не поймет…