Элизабет Джордж - Всего одно злое дело

– Но если все банковские проводки, о которых пишет этот человек, все данные о телефонных разговорах и расписки…

– Им можно доверять не больше, чем puttana , клянущейся в любви, cara . Сейчас существует масса способов манипулировать информацией, а этот лондонец, видимо, полагает, что я об этом ничего не знаю. Подозреваю, что этот человек хочет, чтобы я занялся проверкой всей этой ерунды, – Сальваторе кивнул на отчет, лежащий между ними, – потому что это займет мое время и уведет меня в сторону от правды. Для него я итальянский дурак, который пьет слишком много вина и не может определить, когда его водят за нос, как того осла.

– Какая ерунда. О чем ты говоришь?

– Я говорю о том, что синьор Доути очень хочет, чтобы я прикрыл это расследование, по которому пройдет только Ди Массимо, и никто больше. Или, может быть, Ди Массимо и профессор. Но в любом случае сам он останется в стороне.

– Но ведь это вполне может быть правдой, нет?

– Все может быть.

– Но даже если это неправда, даже если этот англичанин руководил синьором Ди Массимо во время похищения… Что ты сможешь сделать с ним отсюда, из Лукки? Ведь нельзя же добиться экстрадиции только на основании подозрения. А как ты сможешь что-то доказать?

– Этот документ, – Сальваторе указал на отчет, – говорит о том, что Доути считает, что я еще раньше не запрашивал данные по банковскому счету Ди Массимо, Биргит. Он думает, что у меня нет копии этого счета. Он думает, что я не сравню ее с тем, что он прислал мне сегодня. И он не знает, что у меня есть вот это.

Из кармана пиджака старший инспектор достал копию открытки, которую получил от капитана Миренды, и протянул ее Биргит. Женщина прочитала ее, фыркнула и вернула назад:

– Что значит Khushi ?

– Так он ее называет.

– Кто?

– Отец девочки…

И Сальваторе объяснил все остальное: как открытка попала от Скуали к ребенку и как девочка хранила открытку под матрацем на вилле Ривелли. Конечно, сказал он ей, Скуали мог выдумать текст, но он не мог выдумать Khushi . Тот, кто написал записку, знал детское прозвище ребенка. А таких людей было очень немного.

– Это его почерк? – спросила Биргит.

– Кого? Скуали?

– Нет, отца девочки.

– У меня не слишком много материалов для сравнения – только те документы, которые профессор заполнял в пансионе, и я не эксперт по почеркам, – но мне кажется, что почерки идентичны. Думаю, что лицо профессора сразу скажет правду, когда я покажу ему открытку. Мало кто умеет хорошо врать. Кроме того, очевидно, что его дочь поверила, что записка написана им.

Однако Биргит сделала очень хорошее замечание, сказав:

– А она сможет отличить почерк своего отца? Подумай о Бьянке. Она твой определит? Что ты ей когда-нибудь писал, кроме слов: «Люблю тебя. Папа» на поздравительной открытке?

Сальваторе кивнул, отмечая, что это хороший аргумент.

– И если это его почерк, то разве это не подтверждает то, что англичанин говорит правду? Профессор пишет открытку и передает ее – или пересылает – Микеланджело Ди Массимо, который начинает действовать: нанимает Скуали, чтобы увести ребенка с mercato , потому что сам не хочет участвовать в публичном похищении.

– Все это верно, – сказал Ло Бьянко. – Но в настоящий момент меня интересует уже не похищение девочки. – Он повернулся на скамейке так, чтобы видеть свою экс-супругу. Несмотря на все их различия и на то, что ее страсть к нему – к его сожалению – так быстро прошла, у Биргит была хорошая, светлая голова и ясный ум. Поэтому он задал ей вопрос, который хотел задать с самого начала: – Расследование похищения девочки у меня отобрали. По правилам, я должен передать эту открытку Никодемо Трилье, vero ? Но если я это сделаю, то все, что связано с Таймуллой Ажаром, у меня тоже сразу же отберут. Это ты понимаешь, не так ли?

– Что же у тебя отберут? – резко спросила она.

Сальваторе рассказал ей о причинах смерти Анжелины Упман и добавил:

– Убийство – гораздо более серьезное преступление, чем похищение. Пока Никодемо – и давай уж будем честными до конца – Пьеро Фануччи занимаются делом о похищении с Микеланджело Ди Массимо в качестве главного фигуранта, у меня есть возможность работать с отцом девочки, которой я буду лишен, если отдам Никодемо эту открытку.

– А, тогда это все меняет. Я поняла. – Биргит потерла руки, как будто прогоняя любые сомнения Сальваторе в правильности того, что он собирался сделать. – Я бы посоветовала вот что: не показывай никому открытку, и пусть Фануччи утонет в собственном дерьме.

– Но позволить, чтобы Ди Массимо один ответил за похищение ребенка… – пробормотал инспектор.

– Во-первых, ты не знаешь, когда эта открытка попала в Италию. Ты даже не знаешь, кто ее послал. Ей может быть тысяча лет, и написали ее по совсем другому поводу – например, подарок маленькой девочке от ее отца, – или, может быть, кто-то на нее случайно наткнулся и увидел, как ее можно использовать… Возможно все, что угодно, милый, – сказала она, но тут же покраснела и исправилась на «Сальваторе». – Да и вообще, не пора ли проучить Пьеро? Я предлагаю позволить ему выкаблучиваться перед газетами столько, сколько он хочет – «Ди Массимо – преступник! У нас есть доказательства! Под суд негодяя!» – а потом послать копию этой открытки адвокату Ди Массимо. Ты ничего не должен Пьеро. И, как ты уже сказал, убийство будет посерьезнее похищения. – Биргит улыбнулась. – Вот тебе мое слово: сделай самое худшее из того, чего он от тебя ожидает! Разгадай убийство и похищение и отправь Фануччи прямо в ад.

Сальваторе улыбнулся в ответ и слегка скривился от боли.

– Вот видишь? Именно из-за этого я в тебя и влюбился.

– Если бы эта любовь длилась подольше… – был ее ответ.

Вернувшись в офис, Сальваторе обнаружил в центре своего стола стопку фотографий, сделанных трудолюбивейшей Оттавией Шварц. На них были изображены все, кто присутствовал на похоронах Анжелины Упман.

– Бруно был там, Сальваторе.

Он поднял глаза. Оттавия увидела, как он пришел, и проскользнула в кабинет следом за ним. И побледнела, увидев его лицо.

– Il drago ? – сразу догадалась она и в нескольких ярких выражениях предположила, что il Pubblico Ministero должен сделать с самим собой.

Затем она подошла к столу и показала Даниэля Бруно, с его выдающимися ушами, стоящего в группе мужчин, утешающих Лоренцо. Достала еще одну его фотографию – на этой он наклонил голову к Лоренцо, стоящему около могилы. «Ну и что? – спросил себя Сальваторе. – Почему это должно было значить больше, чем разговоры со всеми остальными людьми, присутствовавшими на похоронах?» Как и Мура, Бруно был игроком городской футбольной команды. Что, Оттавия хочет сказать, что он единственный из всей команды приехал на похороны возлюбленной Муры? Конечно, это было не так. На похоронах присутствовали и другие члены команды, и родители мальчиков, которых Лоренцо тренировал в частном порядке. Приехали и другие представители местного общества. Так же, как и семья Упман.