Элизабет Джордж - Всего одно злое дело

В приемной никого не было. Хотя, судя по шуму, занятия проходили в обоих классах за закрытыми дверями, которые, по-видимому, вели в другие помещения. Шум состоял из постмодернистской музыки, которую Барбара слышала на лестнице и которая замолкала и возобновлялась в одном из помещений, прерываемая криками: «Нет, нет, нет, по-вашему, это похоже на жабу, испытывающую удивление и восторг?» – и громких команд: «Пятая позиция! Пятая позиция!» в другом. «Нет» произносилось мужчиной – скорее всего, Эстебаном Кастро, – поэтому Барбара подошла к двери и распахнула ее. О ее приходе некому объявить? «Нет проблем», – подумала она.

Комната, в которую вошла Хейверс, была большой, с зеркальными стенами, балетным станком и складными стульями, стоящими вдоль одной из стен. В одном из углов высилась куча тряпок – возможно, танцевальных костюмов. Посередине, на ровном твердом полу, стоял сам Кастро, а перед ним в дальнем конце комнаты располагались шесть танцоров, мужчин и женщин, в разных трико, толстых согревающих гамашах и балетной обуви. Они выглядели недовольными, возмущенными, взволнованными и измученными. Когда Кастро велел им «вернуться на исходные позиции и, наконец, почувствовать это», ни один из них не выразил восторга.

– Ему нравятся машины, – с напором объяснял Кастро. – А у вас созрел план, понятно? Теперь, ради бога, ты будешь жабой, а вы пятеро – лисичками. И давайте попробуем закончить до полуночи.

Два человека заметили Барбару у двери, один из них позвал Кастро: «Стив», – и кивнул на вошедшую.

Кастро обернулся и осмотрел Барбару.

– Занятия начнутся не раньше семи.

– Я не… – начала она.

– И я надеюсь, что вы принесли другую обувь. В этой танцевать фокстрот не получится.

Это, естественно, относилось к ее высоким кроссовкам. Было очевидно, что Эстебан еще не рассмотрел ее остальную одежду, иначе он отметил бы, что штаны, подвязанные шнуром, и майка с надписью «Отмечаем 600 лет эпидемии бубонной чумы» тоже не очень подходят для фокстрота.

– Я пришла не в класс, – сказала Барбара. – Вы ведь мистер Кастро? Хотелось бы с вами переговорить.

– Как видите, я немного занят, – ответил он.

– Ясно. Я тоже. – Она стала рыться в своей сумке и наконец извлекла из нее удостоверение; затем пересекла комнату и предъявила его ему.

Подумав минуту, Эстебан спросил:

– А в чем, собственно, дело?

– Анжелина Упман.

Он поднял взгляд от удостоверения и посмотрел на нее:

– А что с ней случилось? Я не видел ее целую вечность.

– Странно, что вы сразу подумали о том, что с ней могло что-то случиться, – заметила Хейверс.

– А о чем мне еще прикажете думать, если ко мне в дом приходят копы? – Кастро, видимо, и не ждал ответа на этот вопрос; вместо этого он повернулся к своим танцовщикам и произнес: – Десять минут. Потом повторим еще раз.

Эстебан говорил без всякого видимого акцента, как человек, родившийся в Хэнли-на-Темзе. Когда Барбара спросила его, почему, дав ему понять, что немного знакома с его биографией, в которой говорилось, что он родился в Мехико, Кастро рассказал, что переехал в Лондон в возрасте двенадцати лет. Его отец был дипломатом, а мать писала книжки для детей. Он объяснил, что для него было очень важно полностью ассимилироваться в английскую культуру. Отсутствие акцента было частью ассимиляции, так как он не хотел, чтобы на него вечно смотрели, как на иностранца.

Эстебан был очень хорош собой. Барбара сразу поняла, что в нем могло привлечь Анжелину Упман. Она даже понимала, что в нем может привлечь любую другую женщину. Он был вальяжен, как бывают вальяжны только латиносы. Эффект усиливался трехдневной щетиной, которая придавала ему сексуальный вид, тогда как другие с ней выглядели бы попросту неухоженными. Его волосы были черными, густыми и выглядели такими здоровыми, что Барбара с трудом подавила желание дотронуться до них. Она полагала, что реакция других женщин была бы схожей, и Кастро хорошо знал об этом.

Когда они остались в комнате вдвоем, Эстебан указал на складные стулья и прошел к ним. Он двигался, как должен был двигаться танцор: элегантно и с прекрасной выправкой. Как и на танцовщиках, которых он отпустил, на нем было одето трико, которое подчеркивало каждый мускул на его ногах и заднице. Но, в отличие от них, на нем была также одета обтягивающая майка, которая обрисовывала все мускулы на его груди. Его руки оставались открытыми, как и ступни.

Он сел, раздвинув ноги, поставив локти на колени и свесив кисти между ног. Это дало Барбаре возможность получше разглядеть его сокровища, чего она совсем не хотела, поэтому Хейверс поставила свой стул так, что те были закрыты.

Эстебан начал безо всякой преамбулы и не дожидаясь ее вопросов:

– Моя жена не знает, что у нас с Анжелиной что-то было. Я хотел бы, чтобы это так и осталось.

– Спорить бы я не рискнула, – ответила Барбара, – женщины не так уж глупы.

– Она не совсем женщина, – был его ответ. – В этом как раз часть проблемы. Вы с ней говорили?

– Нет еще.

– И не надо. Я расскажу все, что вам нужно. Я отвечу на ваши вопросы. Но не ввязывайте ее в это дело.

– В это дело? – переспросила Барбара.

– Не важно. Вы понимаете, что я имею в виду.

Он ждал, что Барбара даст ему определенные гарантии конфиденциальности. Поняв же, что этого не будет, выругался и сказал:

– Пойдемте со мной.

Танцор вышел из помещения, пересек приемную, отворил дверь и мотнул головой, приглашая Барбару заглянуть внутрь. Та увидела Далию Рурк с десятком маленьких девочек у станка, которых она пыталась поставить в изящные позы. Барбаре показалось, что это бесполезно. Всегда приятно знать, что настоящее, природное изящество в жизни не существует. Что касается Далии, она была худа, как скелет в рентгеновских лучах. Видимо, почувствовав, что за ней наблюдают, она повернулась к двери.

– Думает, что у дочери есть способности, – сказал Кастро, имея в виду Барбару. – Хотела, чтобы ее посмотрели.

Далия кивнула. Она осмотрела Барбару – казалось, без всякого интереса, – робко улыбнулась им обоим, а затем вернулась к своей работе с будущими балеринами.

Кастро опять прошел в свое помещение, закрыл дверь и произнес:

– Тело Далии функционирует только как тело балерины. Да ей и не надо, чтобы оно функционировало как-то иначе.

– Вы имеете в виду…

– Я имею в виду, что она перестала быть женщиной некоторое время назад. Это одна из основных причин, почему я сошелся с Анжелиной.

– Были и другие?

– А вы ее когда-нибудь встречали?

– Да.

– Ну, тогда вы все понимаете. Она очаровательна. Она чувственна. Она живая. А это очень привлекает. А теперь скажите, что, черт возьми, происходит и почему вы здесь?