Джон Харвуд - Мой загадочный двойник

А я сама.

Ошеломленная, в первый миг я решила, будто кто-то поставил в прихожей ростовое зеркало. Но я видела перед собой не бледную и изможденную себя в измятом, перепачканном плаще, какую должно было отразить зеркало. А себя такую, какой я была до полуторамесячного периода, выпавшего из памяти, до психиатрической клиники: с волосами, зачесанными наверх и заколотыми в точности так, как я тысячи раз зачесывала и закалывала перед собственным зеркалом; в своем любимом светло-голубом платье. А потом, когда на плечо мне опустилась чья-то тяжелая рука и шум, похожий на рев стремительного потока, наполнил уши, я увидела у нее на груди мою серебряно-золотую брошь в виде стрекозы, чьи рубиновые глаза рдели, словно крохотные капельки крови.

Я очнулась в лазарете лечебницы Треганнон после бесконечного кошмара, в котором меня бросало то в озноб, то в жар, и с ужасом осознала, что настоящий кошмар, однажды уже пережитый, только начинается, повторяясь один в один, — вплоть до появления доктора Стрейкера в той же самой помятой твидовой паре с синим шелковым галстуком.

— День добрый, мисс Эштон. Рад видеть, что вам стало лучше; мы все очень за вас беспокоились.

Я даже не попыталась ответить.

— Вы ведь помните ваш побег — весьма хитроумный, надо признать, — и ваш визит к мисс Феррарс?

Я слабо кивнула, не видя смысла отрицать это.

— Рад слышать. Обнаружив Ходжес запертой здесь, я сразу понял, что вы ее подкупили. И предложил ей выбор: либо она во всем признается, либо надолго отправляется в тюрьму. Ходжес отдала мне брошь, и я тут же ее уволил. Конечно, к тому времени вы уже давно были в пути, но я поехал в Лондон курьерским поездом — чтобы предсказать каждый ваш шаг, мне нужно было лишь представить, как бы я поступил на вашем месте, — и до вашего появления на Гришем-Ярд успел вернуть брошь и уговорить мисс Феррарс посодействовать мне. Боюсь, мисс Феррарс по-прежнему очень сердится на вас из-за кражи бювара, но она согласилась открыть вам дверь, когда я сказал, что это необходимо для вашего выздоровления.

Он немного помолчал, пытливо вглядываясь в мое лицо.

— Вы вспомнили хоть что-нибудь? Из происходившего в течение нескольких недель, предшествовавших вашему прибытию в клинику?

Я чуть заметно помотала головой.

— А что насчет более отдаленного прошлого? Ваши воспоминания — какими они вам представляются — сколько-нибудь изменились? Потускнели, потеряли отчетливость? Нет? Этого я и опасался. Но, по крайней мере, мисс Эштон, вы воочию убедились, что вы не Джорджина Феррарс. Теперь наша задача — заставить ваш ум признать это. Рано или поздно прошлое, которое, как вам кажется, вы помните, начнет меркнуть, бледнеть, а затем бесследно растает, и к вам вернутся ваши собственные воспоминания. К тому времени, надеюсь, я сумею проследить путь, приведший вас на Гришем-Ярд. Как только мы узнаем, откуда вы прибыли, мы сможем воссоединить вас с вашим прошлым и людьми, которых вы потеряли. Так что не отчаивайтесь, мисс Эштон, мы вас в беде не оставим.

Он жестом велел мне молчать и удалился, не оглядываясь.

Ночью моя лихорадка возобновилась с новой силой, и на протяжении многих дней или даже недель (я потеряла всякое представление о времени) я то металась в жару, то тряслась в ознобе, то лежала пластом в наркотическом тумане, сквозь который передо мной бесконечной вереницей проплывали лица. Иные из них, вне сомнения, были реальными, другие — например, лица тети Вайды и Ходжес — определенно были галлюцинациями, но все они казались равно призрачными. Я просыпалась от снов столь ужасных, что каждый раз испытывала облегчение, обнаружив себя в лазарете психиатрической клиники, но потом вспоминала, почему я здесь, и опять погружалась в кошмар наяву. И все же малая часть моего сознания — мое последнее и единственное прибежище — продолжала твердить мне, что все это дурной сон и, если только у меня достанет сил выдержать до конца, я непременно проснусь в своей постели на Гришем-Ярд и пойму, что никакой лечебницы Треганнон нет и никогда не существовало.

Я отчаянно цеплялась за эту надежду до самого дня, когда доктор Стрейкер объявил, что я уже достаточно оправилась и меня можно перевести в женское отделение. Две кряжистые служительницы полувели-полунесли меня по бесконечным темным коридорам без окон, обшитым источенным червями дубом и пропитанным запахом сырой ткани, подгнившей древесины и застарелого табачного дыма.

Наконец мы остановились перед массивной дубовой дверью, отомкнув которую женщины вывели меня на дощатую лестничную площадку, где сидела еще одна служительница, прямо у входа в длинный пустой коридор. Справа от меня находилась лестница с узким окном во всю высоту стены, небо за ним уже темнело. Снизу по лестнице медленно шла высокая костлявая дама в трауре, с первого взгляда показавшаяся мне глубокой старухой. Однако, когда она с трудом поднялась на ступеньку выше, я увидела, что она вполне еще молода, и сообразила, что это одна из пациенток.

Позади проскрежетал запираемый замок, и мы двинулись дальше через лестничную площадку и по коридору, мимо закрытых дверей, на каждой из которых, над щитком смотровой прорези, имелась табличка с именем пациентки, написанным золотой краской: МИССИС ПАРТРИДЖ, МИССИС УЭЙР, МИСС ЛЬЮИС, МИССИС ХОКСЛИ, МИСС ТРАЭРН и, наконец, — МИСС ЭШТОН. При виде двух этих слов я лишилась последнего самообладания и рухнула бы на колени, когда бы служительницы не подхватили меня под руки. Они провели меня, довольно вежливо, в комнату, очень похожую на мою палату в лазарете. Я бессильно опустилась на кровать, смутно отметив, что мои вещи, вернее, вещи Люси Эштон уже здесь.

Спустя неопределенное время на плечо мне легла чья-то ладонь. Надо мной нависала крупная седая женщина с лицом цвета и пышности поднявшегося теста и тяжелым мужским подбородком. Глаза такого же стального оттенка, как волосы, сурово смотрели на меня.

— Ну-ну, мисс Эштон, возьмите себя в руки. В половине седьмого ужин, вам надобно привести себя в порядок.

Она говорила тоном важной дамы, пеняющей непослушному ребенку. Я села в кровати, вытирая опухшие от слез глаза, и недоверчиво уставилась на нее.

— Я миссис Пирс, старшая смотрительница женского отделения «Б». Первый день самый важный: как начнешь, так и пойдет дальше.

— Значит… мне можно выходить из комнаты?

— Разумеется. Как наверняка объяснил вам доктор Стрейкер, в Треганнон-хаусе практикуется метод моральной терапии: никаких наручников в моем отделении вы не найдете. Здесь, мисс Эштон, вас будут всячески поощрять к участию в собственном исцелении. Вы страдаете болезненным заблуждением касательно своей личности, но с нашей помощью сумеете его преодолеть. Покуда вы выполняете предписания врачей, постоянно занимаете себя чем-нибудь и общаетесь с другими пациентками, ваше выздоровление всего лишь вопрос времени.