Анри Шарьер - Мотылек

Не зная, что предпринять, я вдруг вспомнил, что у меня записан номер телефона клуба «Мартинер», который дал мне негр с Мартиники. Я показал его офицеру-полицейскому и сказал:

– Переводчик.

Он подвел меня к телефону. Я позвонил, и, к счастью, мой друг-голлист оказался у себя. Я попросил его объяснить полиции, что свинка не входит в покупку. Она ручная и для Квика словно домашняя собака. Мы забыли предупредить моряков, что ею мы не торговали. Затем я передал трубку полицейскому. Трех минут оказалось достаточно, чтобы все утряслось. Полицейский сам отобрал у моряков чушку и передал Квик-Квику. Тот, не помня себя от радости, взял ее на руки и отправил в тележку. Инцидент исчерпан, американцы заливаются смехом, словно дети. Все расходятся. Все хорошо, что хорошо кончается.

Вечером в домашней обстановке мы благодарим девушек-индианок. Они громко смеются над этой историей.

Уже три месяца, как мы в Джорджтауне. Сегодня мы переехали к нашим друзьям-индусам. Мы сняли у них половину дома. Две светлые просторные комнаты, столовая, небольшая кухня, отапливаемая древесным углем, и огромный двор с закутком под навесом из гофрированного железа. Это стойло. Теперь для осла и тележки есть свое место. Я буду спать в отдельной комнате на большой кровати, приобретенной по случаю, на хорошем матрасе. В другой комнате будут спать друзья-китайцы, каждый на своей кровати. У нас есть также стол, шесть стульев и четыре табурета. На кухне вся необходимая посуда. Поблагодарив Гитту и его друзей за гостеприимство, мы вступили, как выразился Квик-Квик, во владение собственным домом.

В столовой перед окном, которое выходит на улицу, стоит плетенное из тростника кресло. Это подарок милых девушек-индианок! В столовой же на столе стоит ваза с цветами. Их принес Квик-Квик.

Чувство, что ты у себя в доме, пусть скромном, но чистом, светлом и уютном, придает мне уверенность в себе и в будущем. Это первый результат нашей совместной работы всего лишь за три месяца.

Завтра воскресенье. Рынок не работает. Целый день свободный. Все втроем решили закатить званый обед. Пригласили Гитту с друзьями, прелестных девушек с братьями. Почетным гостем у нас будет китаец, который помог Квик-Квику и однорукому, ссудив им двести долларов и подарив осла с тележкой. С его легкой руки наши коммерческие дела пошли в гору. Завтра в своей тележке он найдет конверт с двумястами долларами и слова нашей благодарности, написанные на китайском языке.

После обожаемой свинки я у Квик-Квика первейший друг. Он постоянно заботится обо мне: из нас троих я одет лучше всех, он частенько возвращается в дом, неся то рубашку, то галстук, а то и пару штанов. И все это он покупает для меня на свои деньги. Квик-Квик не курит, почти не пьет, его единственная страсть – игра. Он думает только об одном: как бы сэкономить деньжат и пойти в китайский клуб поиграть в карты.

Перепродажа закупленных утром продуктов не представляет серьезных трудностей. Я уже довольно сносно объясняюсь по-английски, чтобы купить или продать. В день мы имеем от двадцати пяти до тридцати пяти долларов на троих. Маловато, но мы очень довольны, что так быстро нашли способ зарабатывать себе на жизнь. Я не всегда езжу с ними на закупки, хотя при моем участии эта операция всегда обходится для нас дешевле, зато продаю теперь только сам. Меня уже знают многие английские и американские моряки, которые сходят на берег, чтобы закупить продукты для своей команды. Мы торгуемся вежливо и по вопросу цен никогда не доводим друг друга до белого каления. Я познакомился с одним американским моряком итальянского происхождения. Он ведает закупкой продуктов для офицерской столовой. Этот здоровенный черт всегда говорит со мной по-итальянски и очень бывает рад, когда я отвечаю на его родном языке. И торгуется он со мной только ради забавы, платя в конце концов ту цену, которую я запросил.

В половине девятого или десять мы уже возвращаемся домой. Готовим легкий завтрак, после которого Квик-Квик и Ван Хуэ ложатся отдыхать. А я отправляюсь к Гитту, или ко мне приходят соседи. Работы по хозяйству не много: подмести, постирать белье, заправить кровати, вытереть пыль. Все это делают для нас милые сестры почти задаром, всего за два доллара в день. Я по достоинству оценил, что значит быть свободным и не волноваться за будущее.

Велосипед – самое распространенное средство передвижения в городе. А раз так, я тоже купил себе велосипед, чтобы разъезжать на нем, когда и куда вздумается. Поскольку город и его предместья расположены на ровной местности, то можно без труда преодолевать большие расстояния. Два багажника – спереди и сзади – позволяют прихватить еще двух пассажиров, что многие здешние жители и практикуют.

Два раза в неделю я выезжаю на часок-другой с моими девушками. Каждый раз они приходят в бурный восторг, и я начинаю уже понимать, что одна из них – та, что помоложе, – готова влюбиться в меня.

Вчера даже приходил ее отец, которого раньше я в глаза не видел. Он живет недалеко, но нас ни разу не навещал, поэтому я знал только ее братьев. В дом вошел высокий старик с длинной белоснежной бородой. Седые волосы расходятся в стороны, открывая умный и благородный лоб. Старик говорил на хинди, а дочь переводила. Он пригласил меня к себе в гости. «На велосипеде это совсем недалеко», – сказал он через маленькую принцессу (так я называл его дочь). Я пообещал нанести вскоре ответный визит.

Выпив чаю с пирожными, старик ушел, но я заметил, что он успел рассмотреть в доме все до мельчайших подробностей. Маленькая принцесса была счастлива, чувствуя, что отец доволен и своим визитом, и нами.

Мне исполнилось тридцать шесть, я вполне здоров и чувствую себя еще молодым; и все, к счастью, считают меня молодым и больше тридцати не дают. А этой малышке девятнадцать. Истинная дочь своего народа, она унаследовала от него красоту, спокойствие и некий фатализм, всецело полагаясь на судьбу. Любить такую чудесную девушку и быть любимым – это ли не величайший дар, ниспосланный мне небесами!

Когда мы выезжаем втроем, она всегда занимает место спереди, очень хорошо зная, что стоит ей только выпрямиться, а мне нажать на педали, как в тот же момент я наклоняю голову немного вперед и почти касаюсь ее лица. Стоит ей откинуться назад – и я созерцаю всю красоту ее обнаженной груди под газовой тканью: под тканью она даже лучше видна, чем если бы вообще ничем не была прикрыта. От взаимного легкого прикосновения ее большие черные глаза вспыхивают огненным блеском, алые губы, оттененные кожей цвета чая, приоткрываются в жажде поцелуя. Великолепные зубы достойны этих чудесных губ, а свойственная только ей одной манера произношения некоторых слов заставляет кончик ее розового язычка чуть-чуть показываться из полуоткрытого рта. Святейшие из святых, давших нам католическую веру, не смогли бы удержаться при виде ее от шаловливых мыслей.