Анри Шарьер - Мотылек

Мы направились в самую большую хижину. Вид ее совершенно поразил меня. По форме она была круглой и представляла собой глинобитное сооружение кирпичного цвета. В ней было восемь дверей. Внутри хижины с балок свешивались великолепные гамаки, сплетенные из разноцветной чистой шерсти. В центре размещался круглый плоский и гладкий камень коричневого цвета, а вокруг него – такие же камни для сидения. К стене приставлены несколько двустволок и палаш. Повсюду развешены луки всевозможных размеров. Я также заметил черепаший панцирь, да такой огромный, что в нем легко мог бы улечься человек; печную трубу, прекрасно сложенную из плотно пригнанных друг к другу камней без всякой замазки; стол, на котором стоит половинка высушенной бутылочной тыквы, а в тыкве – две или три горсти жемчуга. Мне поднесли напиток в деревянной миске – это был сброженный фруктовый сок, горьковато-сладкий и очень вкусный. Затем мне подали на банановом листе большую рыбину, испеченную на угольях. Рыба весила килограмма два. Пригласили отведать, и я стал медленно есть. После того как я управился с рыбным деликатесом, молодая индианка взяла меня за локоть и повела к морю, где я вымыл руки и лицо и прополоскал рот морской водой. Затем мы возвратились. Расселись в кружок, индианка села рядом со мной, положив мне руку на ногу. Жестами и словами мы пытались обменяться хоть какими-то сведениями о том, что собой представляет каждая из сторон.

Внезапно вождь поднялся, прошел в заднюю часть хижины и вернулся, держа в руке белый камень. Он принялся рисовать им прямо на столе. Сначала появились голые индейцы и их деревня, затем море. Справа от индейской деревни встали дома с окнами и люди обоего пола в одежде. У мужчин в руках винтовки или палки. Слева – другая деревня и ублюдки с бандитскими рожами в широкополых шляпах. Все с винтовками. Женщины в платьях. Когда я присмотрелся к рисункам, вождь, как бы вспомнив о некоторых деталях, пририсовал одну дорогу, ведущую к деревне слева, и другую – к селению справа. Чтобы показать, как эти деревни расположены по отношению к его собственной, вождь нарисовал солнце справа, или со стороны Венесуэлы, – полный солнечный диск с расходящимися во все стороны лучами. Слева, или со стороны деревни на колумбийской территории, он изобразил другое солнце с волнистой линией по диску у горизонта. Не было сомнения, что справа солнце вставало, а слева заходило. Молодой вождь с гордостью смотрел на свою работу, и все по очереди стали ее рассматривать. Увидев, что я хорошо понял значение представленного, вождь снова взял мел и перечеркнул косым крестом обе деревни, а свою оставил нетронутой. Не трудно было догадаться, что люди в этих деревнях злые и что он не желает иметь с ними никаких дел. И только его деревня хорошая. Вождь как будто считал своим долгом сказать мне об этом!

Вождь вытер стол влажной тряпкой и, когда он высох, протянул мне мел. Теперь настала моя очередь изложить свой рассказ в рисунках. Моя задача была посложнее. Я нарисовал человека со связанными руками и двух вооруженных, глядевших на первого. Затем этот человек бежит, а двое его преследуют и целятся из ружей. Я изобразил эту сцену трижды, но каждый последующий раз убегавший отрывался все дальше от преследователей. На последнем рисунке полицейские стояли, а я продолжал бежать к деревне вождя. Нарисовал деревню, индейцев и собаку. Впереди всех стоял вождь с простертыми навстречу мне руками.

Мой рисунок был не так уж плох, поскольку долго и жарко обсуждался индейцами. Затем вождь протянул руки вперед, как у меня на рисунке. Мое пиктографическое письмо индейцы прочитали правильно.

В тот же вечер индианка увела меня в свою хижину, где жили шесть женщин и четверо мужчин. Она подвесила замечательный гамак из плетеной шерсти, настолько широкий, что в нем, лежа поперек, вполне могли уместиться двое. Я забрался в него, но лег вдоль. Увидев это, она легла в другой, но поперек. Я сделал то же самое, после чего она подошла ко мне и легла рядом. Ее длинные, тонкие, но шершавые пальцы пробежались по моему телу, легко коснувшись глаз, ушей и рта. Нежные пальцы все в ссадинах и шрамах – следы от кораллов, встретившихся ей во время ныряний за жемчужницами. Я осторожно и ласково провел рукой по ее лицу, она взяла ее в свою и очень удивилась, не обнаружив на ней мозолей и шершавости. Мы лежали в гамаке около часа, затем встали и вернулись в большую хижину вождя. Там мне позволили осмотреть ружья – двенадцатый и шестнадцатый калибр из Сент-Этьена. Шесть коробок с патронами.

Моя индианка среднего роста. Глаза серые, как у вождя, тонкий профиль. Волосы расчесаны на прямой пробор и заплетены в косы, достающие ей до бедер. Красиво очерченные груди, высокие и грушевидные. Соски темнее медно-красной кожи тела и очень длинные. Целоваться она не умела и при поцелуе легонько покусывала губы. Я вскоре научил ее, как это делается в цивилизованном мире. Когда мы шли куда-нибудь, она ни за что не соглашалась идти рядом, а всегда держалась сзади. И с этим ничего нельзя было поделать. Одна из хижин пустовала и пришла в ветхость. С помощью других женщин она поправила крышу из листьев кокосовой пальмы, а стены залатала кусками вязкой и липкой красной глины. У индейцев были всевозможные режущие инструменты и оружие: ножи, кинжалы, мачете, топоры, мотыги и остроги. У них имелись также медные и алюминиевые кастрюли, бидоны, чугунки, точило, печь-жаровня, металлические и деревянные бочки. Огромные гамаки, изготовленные из чистой шерсти, украшались плетеной бахромой и узорами, выполненными яркими и стойкими красками – кроваво-красной, светло-синей, серебристо-черной и ярко-желтой.

Дом был вскоре готов, и она стала приносить в него вещи, которые ей отдавали соплеменники. Например, появился треножник, устанавливаемый над очагом, большущий гамак, который и четверых взрослых вместил бы, если лечь поперек; стаканы, жестяные банки, кастрюли и даже упряжь для осла.

Вот уже две недели с тех пор, как я появился тут, мы ласкаем друг друга, но дальше этого дело не продвигается. Она, как настоящая дикарка, отвергает естественное развитие событий. Я ничего не мог понять. Сама же возбудит меня до предела и, когда, как говорится, все на мази, вдруг отказывает. На ней ничего нет, кроме набедренной повязки, которая тонким шнурком удерживается на стройной талии, а со спины все тело совершенно обнажено. Мы стали обустраивать свое жилье. В хижине три двери. Одна главная, две другие на некотором расстоянии от нее смотрят друг на друга. В плане они образуют равнобедренный треугольник. Каждая дверь имеет свое назначение: мне положено входить и выходить только через северную дверь, ей – только через южную. Она не может пользоваться моей, а я – ее дверью. Парадная дверь предназначена для друзей. Мы ею можем воспользоваться лишь в том случае, если с нами идут гости.