Раймонд Бенсон - Homefront. Голос свободы

Решив поделиться с ними припасами, он захватил коробку хлопьев. Может, у них тоже есть какая-нибудь еда на обмен. Хочешь выжить – помогай друг другу, правда?

Уокер вышел из дома с коробкой хлопьев. Ему нужно было пройти по гравийной дорожке до дороги и там еще ярдов тридцать-сорок. Он обратил внимание, что со стороны холмов тянет вонью не так сильно, как от города.

Он подошел к дому Гомесов, остановился перед дверью. Постучал и крикнул:

– Руди? Луиза? Это я, Бен!

Тишина. Он попробовал снова. Опять безрезультатно. Неужели уехали? Гараж заперт, непонятно, стоит ли там их старый универсал. Уокер забарабанил по двери сильнее, и она неожиданно распахнулась. Замок был не заперт.

Уокер заглянул внутрь. В коридоре пусто.

– Руди? Луиза? – он не смог вспомнить, как зовут детей. – Есть кто-нибудь дома?

А, к черту, подумал он. Ничего страшного, если я войду. Может, у них на кухне есть какая-нибудь еда. Если соседи решили сорваться с места и бросить дом нараспашку, пусть уж лучше на кухню наведается друг, чем неизвестный бродяга.

Только он переступил порог, как в нос ударил резкий запах разложения. Его чуть не стошнило. Жужжали мухи.

Господи…

В глубине души он понимал, что ждет его там, в доме, но поверить в это было непросто.

– Руди? Луиза?

Уокер прикрыл рот и нос ладонью и медленно прошел в гостиную. Ужас обуял его, когда Уокер вошел в комнату. Он уронил коробку с хлопьями; его тут же стошнило прямо на пол.

Руди Гомес сидел в большом домашнем кресле. На месте головы торчали осколки в буро-серых потеках. Между колен был зажат дробовик.

Пережив приступ тошноты, Уокер прислонился к стене.

– Что же ты натворил, Руди.

Он вернулся в коридор. Было ясно, что ждет его в спальнях, но проверить все же было надо. Ноги отказывались слушаться.

Сначала – в спальню хозяев. Положив ладонь на ручку, Бен перевел дыхание и открыл дверь.

Луиза Гомес лежала на кровати. Ее мозги разлетелись по постели и стене.

Уокер закрыл дверь и перевел дыхание. Можно было и не заглядывать в детские, но дело надо было довести до конца. Оба ребенка Гомесов, мальчик-подросток и маленькая девочка, лежали мертвыми в кроватях.

Должно быть, отчаявшийся Гомес убил семью, а потом покончил с собой.

В голове не укладывалось.

Уокер кинулся в коридор, точнее, к выходу. Затем вспомнил, что обронил коробку с хлопьями. В других обстоятельствах он с воплями выбежал бы из дома. Или позвонил бы в службу спасения, а потом в ужасе убежал. Однако сейчас не время разбрасываться едой. Он набрался храбрости и вернулся в склеп, что был когда-то гостиной в семейном доме, и забрал коробку. Второй раз взглянуть на Руди Гомеса он не отважился.

Лишь вернувшись домой, он подумал, что куда более ценным приобретением стало бы ружье. Но вернуться на место преступления и забрать оружие? Ну уж нет! Ружье все было в засохшей крови Гомеса и еще бог знает в чем. Стараясь не думать об этом, Уокер упал на диванчик и уставился в выключенный телевизор. Он осознавал, что находится в шоке. Ад на улицах города, который Уокер мог наблюдать за последнюю неделю, оказался детским лепетом по сравнению с тем, что он увидел за дверью соседского дома.

И что теперь делать?

Да ничего.

Совершенно ничего.

А что можно сделать? Гомесы мертвы. «Скорая» не работает, звонить некуда. Полиции больше нет. Можно вырыть могилы на заднем дворе и похоронить их, но он не может заставить себя подойти к трупам. Они распухли и начали разлагаться. Наверное, Гомес убил их всех два или три дня назад. Там теперь рай для бактерий.

Нет, он совершенно ничего не собирается предпринимать.

И вот эта мысль ударила его сильнее других.

Он просто-напросто ушел с места отвратительной бойни, вернулся домой, плюхнулся на диван. Было бы у него холодное пивко – открыл бы банку, включил телик.

И как могла его бессмертная человечья душа скатиться в пропасть такого беспечного безразличия?

Уокер поднялся, открыл стеклянную дверь на веранду, вышел на воздух. Скоро стемнеет. Одинокие разрозненные огоньки города внизу были огнями пожаров. Тишина в воздухе скорее напоминала кладбищенский покой.

Настала пора что-то изменить.

Уокер созрел для перемен. Он сядет на мотоцикл и отправится на восток.

Что ж, я готов тронуться в путь. Не знаю точно, который час. Часы у меня тоже не работают. Сейчас, вероятно, либо почти полночь двадцать третьего, либо уже двадцать четвертое. Знаю только, что за окном темно. И хоть сейчас комендантский час, попытаю счастья.

Куда еду? Сам бы хотел знать. Пока просто на восток. Лишь бы подальше от этого Богом проклятого места.

Все, что мог, затолкал в рюкзак: оставшиеся бутылки с водой, пакеты с хлопьями, коробок спичек; небольшую аптечку с бинтами и жаропонижающим средством; бинокль, запасную одежду, туалетные принадлежности, которые счел необходимыми, крем от солнца, всякую кухонную фигню – чем поесть, пластиковые тарелки и чашку.

Металлический инструментальный ящик, спальник и две канистры бензина закрепил на заднем багажнике «Спитфайра». Собрал все необходимое, что смог разместить. Еще взял швейцарский армейский нож и единственное оружие, которое смог найти – здоровенный разделочный тесак, которым резал индейку на День благодарения. Разрезал холстину и сделал ножны, быстренько скрепив все степлером. Привязал над икрой правой ноги. Теперь, если придется, могу достать нож легко и быстро. Надеюсь, правда, до этого не дойдет.

Есть у меня бейсбольная кепка лос-анджелесских «Доджерс». Ее и надену. Не ахти какая защита от солнцепека, зато лучше, чем ничего. Может, где-нибудь по дороге найду сомбреро или что похожее.

Какой я молодец, что не выбросил бумажные карты Лос-Анджелеса и окрестностей! Они устарели, но основные дороги никуда не делись. На федеральные магистрали высовываться не буду. Там неприятностей точно не оберешься. Думаю доехать до шоссе 134, а там в сторону Пасадены и потом до Сан-Бернардино. Может, там получше. Даже не представляю, что меня там ждет. Там, в пустыне, есть заброшенная база морской пехоты Твентинайн-Палмз, к северу от Палм-Спрингз. Ее закрыли несколько лет назад, но, может, там есть беженцы? Может, там даже военные есть. Во всяком случае, это какой-никакой план.

Прощай, Лос-Анджелес. Надеюсь когда-нибудь вернуться. Хотя что-то мне подсказывает, мы прощаемся навсегда. Грустно бросать пожитки и дом, оставленный мне мамой. Никогда не думал, что до этого дойдет, но надо быть реалистом. Отсюда надо валить. Несмотря на то, что по городу еще ходят миллионы людей, его уже не существует, – я покидаю город-призрак.