Уильям Уилки Коллинз - Мертвая комната

– Портдженнская Башня.

– Именно, – кивнул мистер Фиппен, перекладывая зонтик с одного плеча на другое. – Но что же, скажи на милость, могло заставить капитана Тревертона продать Портдженнскую Башню?

– Я думаю, причина была в том, что он не мог видеть это место после смерти жены, – ответил доктор Ченнери. – Имение, как ты знаешь, никогда не было заложено, поэтому капитану не составило труда расстаться с ним, за исключением, конечно, трудностей с поиском покупателя.

– Почему он не продал его брату? Почему не нашему эксцентричному другу Эндрю Тревертону?

– Не называй его моим другом, – попросил викарий. – Подлый, низкий, циничный, эгоистичный старый негодяй! Нечего качать головой, Фиппен, и пытаться выглядеть потрясенным. Я знаю прошлое Эндрю Тревертона так же хорошо, как и ты. Я знаю, что его друг по колледжу обошелся с ним самым подлым и неблагодарным образом, взяв у него все, что тот мог дать, и надув его самым мошенническим манером. Я все это знаю. Но один случай неблагодарности не может оправдать человека, который отлучился от общества и взносит хулу на все человечество. Я сам слышал, как старый грубиян говорил, что величайшим благодетелем для нашего поколения был бы второй Ирод, который мог бы предотвратить смену одного поколения другим. Может ли человек, произносящий такие слова, быть другом любого человеческого существа, имеющего хоть малейшее уважение к своему виду или к самому себе?

– Дорогой мой! – воскликнул мистер Фиппен, схватив викария за руку и таинственно понизив голос. – Любезный и почтенный друг мой! Я уважаю твое благородное негодование на того, кто произносит эти крайне человеконенавистнические речи, но в строжайшей тайне признаюсь тебе, Ченнери, бывают минуты, по утрам, в особенности когда мое пищеварение в таком состоянии, что я готов согласиться с этим ужасным Эндрю Тревертоном! Я просыпаюсь, у меня язык черный, как уголь, я ползу к зеркалу и гляжу в него, и говорю самому себе: пусть лучше прекратится человеческий род, чем ему продолжаться таким образом!

– Пф! – викарий встретил признание мистера Фиппена взрывом непочтительного смеха. – В следующий раз, когда ваш язык будет в таком состоянии, выпейте стакан прохладного пива, и вы будете молиться о продолжении рода человеческого, во всяком случае, о продолжении рода пивоваров. Но возвратимся к Портдженнской Башне, или я никогда не доскажу этой истории. Итак, капитан Тревертон решил продать имение, и я не сомневаюсь, что при обычных обстоятельствах он подумал бы о том, чтобы предложить его своему брату, с целью сохранить имение в семье. Эндрю был достаточно богат, чтобы купить его: хотя после смерти отца ему не досталось ничего, кроме редкой коллекции книг старого джентльмена, он унаследовал состояние матери, как второй сын. Однако тогда, да и сейчас, к моему сожалению, капитан не мог сделать Эндрю никакого предложения, поскольку эти двое не разговаривали и даже не переписывались. Грустно сказать, но о ссоре хуже, как между этими двумя братьями, я и не слыхивал.

– Извини меня, любезный друг, – сказал мистер Фиппен, ставя складной стул, который до тех пор мотался, прицепленный шелковыми шнурками к загнутой ручке зонтика. – Могу я присесть, прежде чем ты продолжишь? Я немного взволнован этой частью истории, а мне не стоит утомляться. Сделай одолжение, продолжай. Я не думаю, что ножки моего стула оставят следы на газоне. Я так легок, почти скелет, в самом деле. Говори же!

– Ты, вероятно, слышал, – продолжил викарий, – что капитан Тревертон уже в летах женился на актрисе. Это была женщина горячего темперамента, но безупречного характера и любила своего мужа так, как только может любить женщина; и вообще, по моему мнению, отличная для него жена. Хотя друзья капитана, как водится, подняли крик, а брат капитана, как ближайший родственник, попытался разорвать брак самым оскорбительным и бестактным образом. Не добившись успеха и ненавидя бедную женщину, он покинул дом брата, сказав, между прочими дикими речами, одну такую ужасную вещь о невесте, которую, клянусь честью, Фиппен, мне стыдно повторять. Какими бы ни были эти слова, они, к несчастью, дошли до ушей миссис Тревертон; а они были такого рода, что ни одна женщина, даже и не такая вспыльчивая, как жена капитана, никогда не простит. Между братьями последовала беседа, имевшая, как ты можешь себе вообразить, самые горестные последствия. Они расстались самым прискорбным образом. Капитан объявил в пылу гнева, что у Эндрю никогда не было ни одного благородного побуждения с тех пор, как он родился, и что он умрет, не полюбив ни одного существа в мире. Эндрю ответил, что, если у него нет сердца, так есть память и что он будет помнить эти прощальные слова, пока будет жив. Так они и расстались. Дважды после того капитан пытался с ним примириться. Первый раз, когда родилась его дочь Розамонда; второй раз, когда умерла миссис Тревертон. Оба раза старший брат писал, что, если младший откажется от тех страшных слов, которые он говорил про свою невестку, ему будут предложены извинения за грубые выражения, которые капитан использовал в порыве гнева при их последней встрече. Никакого ответа на письма не было, и вражда братьев продолжается до сих пор. Ты теперь понимаешь, почему капитан Тревертон не мог узнать пожелания Эндрю, прежде чем публично объявить о намерении продать Портдженнскую Башню?

Хотя мистер Фиппен заявил, что все прекрасно понимает, и хотя он с предельной вежливостью попросил викария продолжать, его внимание, казалось, было полностью поглощено осмотром ножек табурета и выяснением того, какое воздействие они производят на лужайку. Однако интерес самого доктора Ченнери к обстоятельствам, о которых он рассказывал, казался достаточно сильным, чтобы компенсировать любое мимолетное ослабление внимания гостя. После нескольких энергичных затяжек сигарой (которая несколько раз на протяжении рассказа готова была потухнуть), он продолжал:

– Итак, через несколько месяцев после смерти миссис Тревертон дом, земли, шахта и рыбные промыслы Портдженны были выставлены на продажу, но не было сделано ни одного предложения, которое можно было бы принять. Печальное состояние дома, плохая обработка земли, юридические трудности в связи с шахтой и ежеквартальные трудности со сбором арендной платы – все это делало имение, по выражению аукционистов, плохим лотом для продажи. Не сумев продать поместье, капитан Тревертон все-таки не изменил своего намерения переменить место жительства. Смерть жены разбила его сердце – ведь он, по общему мнению, любил ее так же сильно, как и она его, – и сам вид дома, связанного с самым большим несчастьем в его жизни, стал ему ненавистен. Он переехал с маленькой дочкой и родственницей миссис Тревертон, которая была ее гувернанткой сюда, по соседству с нами, и снял красивый небольшой коттедж на другой стороне церковных полей. В ближайшем к нему доме в то время жили отец и мать Леонарда Фрэнкленда. Новые соседи скоро подружились, так и случилось, что повенчанная нынешним утром пара выросла вместе, и они полюбили друг друга прежде, чем выросли из детских одежек.