Брайан Фриман - Бесконечность

– Моя мать собирала вещи, – повторил я. – Она торопилась. Она хотела забрать меня и уйти. Какое-то время мы должны были пожить у одного ее знакомого-полицейского. Так она сказала. Она сказала, у своего друга. Я понятия не имел, что у них роман. Однако мой отец это знал. Он знал.

Я помнил все то, что отец сказал вслух о матери, все те ругательства, которые он выкрикнул ей в лицо, но не мог их повторить. Никому. Они были слишком грязными.

– Мамин пистолет лежал на комоде, – продолжал я. – Не знаю, почему она его оставила там. Наверное, она торопилась и ни о чем не думала. Отец кричал на нее, а она просто продолжала складывать вещи в чемодан. Он заводился все сильнее и сильнее. Затем отец схватил пистолет. Я увидел это словно в замедленной съемке, понимаешь? Когда пистолет оказался у него в руке, он какое-то мгновение колебался, но недолго, может быть, несколько секунд. Потом отец передернул затвор и выстрелил. Брызнула кровь, по всей кровати и на стену. Мама рухнула как подкошенная, сраженная наповал. Отец в шоке посмотрел на тело, словно не в силах поверить в то, что он это сделал. Затем он посмотрел на меня.

Я почувствовал, как Карли сжала мне руку, словно я болтался высоко в воздухе, сорвавшись с моста, и только она одна могла предотвратить мое падение.

– Отец увидел меня в углу комнаты. Я знал, о чем он подумал. Я прочитал это у него в глазах. Я следующий. Убить и меня. Я увидел, как он поднимает пистолет и целится прямо в меня, но я застыл и не мог пошевелиться. Должно быть, при виде меня у отца в голове что-то сместилось. Он медленно, очень медленно согнул локоть так, что пистолет оказался у него под подбородком. Потом он тихо заскулил. Я отчетливо помню этот звук – так скулит собака, когда умирает ее хозяин. После чего он выстрелил.

Карли ревела. Беззвучно, но так отчаянно, что едва могла дышать. А я не плакал. Я уже все выплакал.

– Я должен был не допустить это, – сказал я.

Обвив меня руками за шею, Карли сказала то, что говорили мне люди все эти годы:

– Ты был ребенком. Маленьким мальчиком. Что ты мог сделать?

Да, что я мог сделать?

Этот вопрос я задавал себе каждый день с тех пор, как мне исполнилось тринадцать лет. Ответа я так и не смог найти, но, даже если бы и нашел, это ничего не изменило бы. Как бы сильно ни желать чего-то, как бы истово ни молиться, второго шанса не будет. И остается только смириться со своими ошибками. К сожалению, нет учебника, в котором объяснялось бы, как это сделать.

И вот теперь, много лет спустя, я чувствовал себя так, будто живу в бесконечной петле. Все они умерли из-за меня. Моя мать. Роско. И вот теперь Карли.

Каждый раз. Каждый раз повторялось одно и то же.

Я должен был остановить это.

Мы с Эдгаром встречались по четвергам в обед перед классической картиной «Полуночники» Эдварда Хоппера [3] Хоппер, Эдвард (1882–1967) – американский живописец и гравер, видный представитель американской жанровой живописи. . Мы с дедом мало в чем сходимся мнениями, но мы согласились с тем, что это наша самая любимая картина во всем Институте искусств.

На протяжении многих лет, глядя на трех персонажей Хоппера, сидящих за столом, я представлял себя одиноким мужчиной, сидящим спиной к художнику, лица которого не видно. Это был я, один-одинешенек в Чикаго. Затем, после того как я встретил Карли, я начал видеть себя в другом мужчине, сидящем рядом с рыжеволосой девушкой в облегающем красном платье. Мне нравилось быть этим мужчиной. Мне нравились его сигарета, его шляпа и его костюм, но больше всего мне нравилась сидящая рядом с ним женщина.

Стоя перед картиной, я услышал стук дедушкиной палочки по деревянному полу галереи. Эдгар приблизился ко мне сзади, подволакивая правую ногу – последствия случившегося семь лет назад инсульта. Он был в бейсболке, повернутой задом наперед, белой футболке с большим вырезом, открывавшим курчавые седые волосы на груди, мешковатых бежевых шортах и черных сверкающих штиблетах с черными носками. Да, Эдгар обладал своеобразным вкусом, и ему было наплевать на то, что думают о нем окружающие. Со мной он не поздоровался, вместо этого шумно вздохнул, удовлетворенно глядя на полотно Хоппера.

Одно то, что мой дед в свои девяносто четыре года был еще жив, можно было считать чудом. Всю свою жизнь он много курил, а диета его состояла по большей части из пива и гамбургеров. Когда-то мы с ним были одного роста, но с годами Эдгар усох и сейчас был на три дюйма ниже меня. Из дома он теперь почти не выходил, и мы с Карли наняли сиделку, дежурившую у него несколько дней в неделю, что он ненавидел. Однако каждый четверг, невзирая на слякоть, холод или снег, дед по-прежнему садился на автобус и ехал в центр, чтобы встретиться со мной в Институте искусств. Я никак не мог понять: он приезжал, для того чтобы посмотреть на меня или на «Полуночников»?

– Я тебе когда-нибудь говорил, что эта картина на самом деле висит здесь, в музее, благодаря мне? – спросил Эдгар.

Это был наш ритуал. Каждую неделю дед задавал мне один и тот же вопрос и рассказывал одну и ту же историю. Не знаю, то ли он забывал, что я уже слышал ее тысячу раз, то ли ему было все равно.

– Мне было шесть лет от роду, – продолжал Эдгар, слушая свой голос и настраивая громкость слухового аппарата. Его голос разносился по всей галерее. – Родители на Рождество привезли меня в Чикаго, чтобы показать празднично украшенные витрины. Мы остановились на перекрестке Стейт-стрит и Рэндольф-авеню, и я увидел перед универмагом мужчину с окладистой седой бородой. Я решил, что это Санта-Клаус. Я бросился к нему и столкнулся с человеком, который собирался перейти улицу. Сбил его с ног! И тут, представляешь себе, в это самое мгновение через перекресток на полной скорости промчался грузовик, груженный зерном. Если бы я не свалил этого мужчину, грузовик точно сбил бы его насмерть. И ты знаешь, кем оказался этот мужчина?

– Кем он оказался, Эдгар? – улыбнулся я.

– Его звали Даниэль Каттон Рич. Он был директором Института искусств. Это было Рождество 1941 года, и в том же самом году Рич приобрел «Полуночников» напрямую у Эдварда Хоппера. И с тех самых пор она висит здесь. Если бы не я, как знать, где очутилась бы эта картина?

Эдгар переступил с ноги на ногу, довольный собой, как всегда.

Я дал ему еще какое-то время созерцать полотно, потому что мне не хотелось говорить о Карли. Я не знал, как дед отнесется к известию о ее гибели. Когда толпа вокруг нас наконец рассеялась, я тихо промолвил:

– Эдгар, ты помнишь мой звонок? Помнишь, что я тебе сказал?

Дед снял бейсболку и почесал всклокоченные седые волосы.

– О чем?

– О Карли. О том, что произошло.

Я не увидел у него в глазах искорку воспоминания. Факты имеют склонность попадать Эдгару в сознание и покидать его, долго там не задерживаясь. Натянув бейсболку на голову, дед снова уставился на картину, сосредоточенно наморщив лоб, словно понимая, что я сказал ему что-то важное и он обязательно должен это вспомнить.