Роберт Стайн - Не ложись поздно

Моя голова мотнулась вбок. Задняя дверца распахнулась. Вой ветра ворвался в машину. Я увидела, как Морти выскочил на дорогу.

«Морти, вернись…»

А потом обрушилась боль. Она прострелила затылок и разлилась по телу. По груди… по ногам… в голове… Ослепляющая боль.

Я ослепла… Нет… Я умерла.

Яркий свет устремился ввысь. А я тонула… тонула в бездонной мгле.

А потом – свет возвращается.

Бледный, водянистый свет, в котором витают темные формы. Движущиеся пятна. Как будто смотришь в камеру со сбитым объективом.

Слышу ропот голосов – близко, но слишком тихо, чтобы я могла разобрать слова. Смотрю в дрожащий свет, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь за прозрачной завесой.

Стоит моргнуть или сощуриться – нарастает боль. Голова трещит. Чувствую ломоту в висках. Пытаюсь повернуть голову, но острая вспышка боли заставляет меня замереть.

– Еще? – доносится откуда-то сзади женский голос. – Там и так почти на пределе.

Только теперь я понимаю, что лежу в кровати.

Точнее, на больничной койке.

Свет вздымается, пульсируя, и начинает меркнуть. Набегает волна. Над водою розовеет вечернее небо.

Я лежу на берегу, любуясь закатом.

Нет. Все не так. Мысли путаются…

Я лежала на спине, следя за кругами света на потолке. Да. Усилием воли я сфокусировала взгляд.

И тогда только разглядела толстую оранжевую трубку, уходящую в мое запястье. Узкое окошко с наполовину опущенными жалюзи. Собственные руки, вытянутые вдоль туловища на белоснежной льняной простыне.

Не обращая внимания на боль, я повернула голову, увидела кровать напротив. И ахнула, когда в поле зрения возник отец. Да. Теперь я вспомнила аварию. Грохот и звон сминаемого металла и бьющегося стекла, страшный удар.

Я вспомнила… А теперь отец сидел на койке напротив меня. Он то вплывал в фокус, то выплывал, то обрисовывался четко, то расплывался мутным пятном. Его голова… склонилась вперед. Алая кровь струилась по лицу.

А рулевое колесо…

Рулевое колесо было вбито ему в лоб.

Руль торчал из его головы. Кровь забрызгала все вокруг и собиралась в лужицы на полу.

Отец не двигался. Так и сидел на койке, склонившись вперед, с забрызганным кровью рулем, торчащим из головы.

Где же медсестры? Где врачи?

Я отвернулась. Не могла на это смотреть. Разинув рот, я заревела в ужасе:

– Помогите ему! Кто-нибудь, помогите ему!

От отчаянных криков у меня разболелось горло. Комната бешено закружилась.

В поле зрения вплыло мамино лицо. Оно выглядело бледнее обычного, словно вместо кожи ее скулы были обтянуты белой бумагой.

– Мама?

Она несколько раз моргнула. В ее глазах стояли слезы.

– Лиза? Очнулась? О, слава богу!

Приподняв голову, я увидела, что сзади к маме подошел седой мужчина в белом халате и с блокнотом в руке. На груди доктора болтался стетоскоп.

– Папа! – закричала я. – Позаботьтесь о папе!

Никто даже не обернулся. Оба смотрели на меня.

Я перевела взгляд на кровать напротив.

– Папа?

На кровати никого не было.

Мама положила руку мне на плечо.

– Лиза, почему ты кричала? – Тут я заметила, что другая ее рука закована в гипс и висит на перевязи.

– Я… мне показалось, что я видела папу, – пробормотала я. Комната снова закружилась перед глазами. – На той кровати. Так отчетливо… Он истекал кровью. Голову опустил, а кровь так и хлещет… и никто ему не помог. Никто.

Седовласый отстранил маму. Он смотрел на меня серебристыми глазами сквозь стекла очков в черной оправе. Мохнатые брови домиком напоминали пару толстых белых гусениц.

– Я доктор Мартино, – представился он. – Рад, что ты так быстро пришла в себя, Лиза. Вчера вечером ты еще находилась в бессознательном состоянии.

– Я была без сознания? – Я бросила взгляд в окно. Сквозь открытую нижнюю половину струился оранжевый солнечный свет. Лучи заходящего солнца?

– У тебя тяжелое сотрясение, – продолжал доктор Мартино. Его дыхание пахло кофе, в глазах и в стеклах очков играли блики света. – Какое-то время тебя, вероятно, будут преследовать ночные кошмары и даже галлюцинации. Твой мозг перенес серьезную встряску.

Я зажмурилась. Все болело. Все тело. Даже веки.

– Галлюцинации? – переспросила я, снова открыв глаза. – То есть как сейчас, когда я увидела папу?

Доктор кивнул. Рядом с ним всхлипнула мама. И тут же умолкла. Она предпочитает не показывать чувств. Про таких вроде говорят: «характер стойкий, нордический».

– Я была уверена, что вижу его. – У меня вдруг сдавило горло. – Не могу поверить, что мне все почудилось.

– Мы подержим тебя здесь немного, – сказал доктор Мартино. – Где-то с недельку или чуть подольше. Нельзя исключить внутренних кровоизлияний. Придется понаблюдать. Тебя также могут мучить и другие галлюцинации – должен сразу предупредить.

Я слушала его вполуха. Врач по-прежнему то появлялся, то пропадал. Казалось, его брови шевелятся сами, будто живые.

Я повернула голову к маме.

– А… папа? Где папа? Он в порядке?

Мама закусила нижнюю губу. Прежде чем ответить, она тяжело вздохнула.

– Нет, Лиза. Мне очень жаль, – прошептала она. – Он… он не в порядке.

Не хочу описывать неделю в больнице. То было время тоски, головных болей, отчаяния, страданий, слез и кошмарных снов. В первый раз, когда мне разрешили сходить в уборную на другой стороне коридора, я вдруг обнаружила, что пол превратился в болотно-зеленую топь. Пузырящаяся горячая жижа облепила подошвы моих тонких больничных тапочек. Я с ужасом смотрела, как слизь стремительно взбирается по лодыжкам…

Я запрыгала на месте, лихорадочно пытаясь соскрести с ног зеленую дрянь.

– Она не сходит! Не сходит! – вопила я.

Мне на выручку явились две медсестры: взяли под белы рученьки и водворили, дрожащую и бьющуюся в истерике, обратно в кровать.

– Я всегда буду так чудить? – спросила я одну из них – высокую, чернокожую и такую крепкую, что она безо всякого труда подняла меня на руки и уложила в постель.

– Нет здоровых людей, есть необследованные, – добродушно отозвалась медсестра. Голос у нее оказался на удивление высокий и мягкий. – Все у тебя образуется. Нужно время.

Не шибко-то я ей поверила.

В больнице у меня только время и было: время, чтобы пялиться в потолок и думать о папе. Мама установила над моей кроватью телевизор. Но единственный раз включив его, я наткнулась на рекламу собачьего корма и разревелась, потому что Морти выскочил из машины и потерялся. Я выключила телевизор и больше не включала.

Друзья и знакомые слали открытки с соболезнованиями и ободрениями. Кузины из Вермонта отправили мне огромный букет белых и желтых лилий. Их насыщенный аромат наполнил палату, и я расчихалась. Очевидно, у меня аллергия на лилии. Пришлось убрать.