Наташа Полли - Утесы Бедлама

– Я не беспокоюсь о Меррике! Он… прекрасно справится.

Пусть мы и договорились, что Минна это скажет, все равно было больно видеть, как переменился в лице Клем. Пауза между его словами была крошечной, но я ее заметил.

– Я действительно не беспокоюсь о нем, – повторил Клем. – Минна, ты должна пойти с нами.

– Я боюсь, – возразила Минна. – Не думаю, что… Там погибли люди, много людей, не думаю, что это хорошее место для женщины.

– Чепуха…

– Вернее, это не место для любого человека ростом в пять футов, к тому же не умеющего стрелять. Я лишь вас задержу – так или иначе… Слушай, я недавно постирала вещи. Думаю, нужно развесить их на трубах, пока отопление работает. Так что я лучше займусь этим… – сказала она. Скамья была привинчена к полу, так что ей пришлось мягко подпрыгнуть, чтобы выбраться из-за стола. – Сможешь взять с собой карты, Маркхэм?

– Да, конечно, – кивнул Клем. Он проводил ее взглядом, и я заметил, что его обычное жизнелюбие явно дало трещину. В соседней каюте повар запел «Тихую ночь» [5] «Тихая ночь» ( нем . Stille Nacht) – рождественский христианский гимн, написанный в 1818 году. неожиданно хорошим тенором. Мужчины, сидевшие за дальним концом стола, начали подпевать.

Корабль снова покачнулся, и медные кастрюли зазвенели над нашими головами. Я пригнулся. Клем позеленел от нового приступа морской болезни. Я продолжил работать над рисунком, начатым в садах Кью. Из альбома выглянуло заложенное между последними страницами письмо, которое дала моя мать. Я задвинул его назад кончиком карандаша.

Перед тем, как покинуть Лондон, я съездил в Брислингтон. Это живописное местечко в окрестностях Бристоля больше напоминало гостиницу, чем психиатрическую больницу. Здесь не было сумасшедших, только люди с легкой формой безумия: уверенные, что могут управлять погодой, или выдумывавшие удивительные небылицы без причины. Я никогда не бывал в мужской половине, но от женской ее отделяла лишь ограда, которая стала сеткой для игры в бадминтон в то утро, когда я туда приехал. Так что не думаю, что правила в мужской половине чем-то существенно отличались. Наша мать всегда сидела в одном и том же месте со стопкой книг и кормом для фазанов, которые с неохотой уходили с моего пути, пока я к ней шел.

– Слышала, твой брат вынужден выставить дом на торги, – произнесла она. Не стоило удивляться, что Чарльз рассказал о продаже ей, но не поставил в известность меня. Они были близки. Мать любила меня не больше, чем мой брат. Я не помнил, обидел ли ее чем-то определенным, но наша отдаленность никогда не имела для меня сильного значения. Ее отправили в Брислингтон через полгода после смерти папы. Я же пошел в школу в Бристоле. Воспитатели, все когда-то служившие квартирмейстерами, были строгими и добрыми. К матери же я обращался не иначе, как к Кэролайн.

– Он не очень-то разговорчив, но полагаю, что да, – ответил я.

– Он пишет, что ты собираешься в Карабайю.

– Если ты хочешь, чтобы я с кем-то встретился, напиши письмо, и я доставлю его.

Кэролайн как-то странно посмотрела на меня.

– Тебе не по карману поездки в Перу. Ради всего святого, что ты собираешься сделать?

– Это для Министерства по делам Индии. Хинин.

Один из фазанов с надеждой клюнул шнурок на моем ботинке.

– Это действительно так или ты поверил в чепуху, которую рассказывал отец?

– Это… Нет. Я не помню ничего, о чем он говорил. Мне было восемь.

– Что ж, это только к лучшему. Не хочу иметь ничего общего с тем ужасным местом.

– Хорошо.

Я взял немного зерна из стоявшего между нами бокала для вина и посыпал его на землю перед ворковавшими фазанами.

– Меррик.

Я посмотрел на Кэролайн.

– Ты ведь не собираешься… никого искать , верно?

– Что? Искать? Нет.

– Даже в лесу? – ее голос звучал недоверчиво. Она внимательно следила за моей реакцией.

– О чем ты говоришь?

– Ни о чем. Просто бредни сумасшедшей, – она откинулась назад.

– Безумие – не оправдание для туманных фраз. Почему бы не быть конкретной сумасшедшей?

Кэролайн проигнорировала мои слова. Она всегда озвучивала свою мысль всего один раз и никогда не поясняла, что имела в виду. Я знал почему. Никто не слушал ее, отправляя сюда, поэтому теперь у Кэролайн появилась привычка намекать собеседнику на что-то интересное и тут же менять тему, ведь ее все равно не слышат.

– Твой дедушка написал местному священнику письмо, которое тебе лучше взять с собой. Твой отец так и не доставил его, – сказала она.

Я почувствовал, как в голове заскрипели винтики мыслей.

– Но Гарри был там восемьдесят лет назад, – возразил я, стараясь, чтобы в моем голосе не было той ужасной показной доброты, с которой посетители разговаривали со своими умалишенными родственниками. Пациенты Брислингтона не утратили здравый смысл, просто они думали не о том, о чем нужно. – Священник уже сменился, – пояснил я.

– Все равно возьми его. Оно лежит в верхнем ящике стола твоего отца, если Чарльз не пустил мебель на дрова.

– Не пустил. Я возьму, но…

– Хорошо. Кто знает, возможно, оно тебе пригодится.

– Как?

– Покорми фазанов, Меррик.

Я не открывал старую дверь в кабинет уже много лет. Никто не открывал. Она с трудом поддалась на мои толчки. Я ожидал, что в комнате будет затхлый воздух, но из-за дыры в потолке внутри оказалось свежо и прохладно. Там, где черепица с крыши сильнее всего провалилась вниз, в кабинет проникали лучи солнца.

Все три ящики стола не были заперты. В первом, что я открыл, лежали мелкие монеты и всякий хлам, который папа, скорее всего, высыпал из карманов: обрывки веревки с интересными узелками, несколько белых галек. В следующем не было ничего, кроме письма. Я сразу понял, что именно его имела в виду Кэролайн, хоть оно и не было подписано: конверт был старым и мятым, уголки – потрепаны, а один даже слегка надорвался, и из него выглядывала бумага кремового цвета. Лишь отпечаток дедушкиного перстня на воске, запечатавшем конверт сзади, позволял понять, чье оно.

Когда я взял письмо в руки, то увидел спрятанную под ним маленькую книгу. Я медленно достал ее, узнавая.

Это был сборник сказок, который отец сделал для меня, когда мне было четыре или пять лет. Внутри не было текста, только чернильные картинки, обведенные золотом: папа всегда рассказывал сказки, а не читал их. Он прекрасно рисовал. В детстве я рассматривал картинки при свете свечей, и золото ослепительно блестело на фоне чернил. Он приобрел золотые чернила, когда у него еще были деньги. Папа сам связал листы и сделал обложку – из бархата, а не кожи, чтобы книгу было приятно держать в руках. Я осторожно открыл ее, переживая, что она может треснуть.

В сказке говорилось о дровосеке, жившем на краю огромного леса, каких больше не осталось в Англии. Папа нарисовал деревья мрачными и темными, в духе Шварцвальда. Дровосек никогда не ходил далеко в лес, потому что это было опасно. Однажды утром к нему в гости пришел эльф, которому очень понравилась компания дровосека. Вместе они хорошо провели время. Затем гость услышал звон колокольчиков и возвратился к себе в лес. Время для эльфов текло иначе, и он потерял ему счет, а когда решил снова навестить дровосека, то нашел лишь его внуков, работавших на краю леса. Сам дровосек умер много лет назад.