Аркадий Маргулис - Трагедия Швабской фамилии

Томер, тяжко вздохнув, выпрямился. Сжал уголки рта, посмотрел с гримасой — мне показалось, недоверия или ожидания насмешки. Не дождался. Очнулся. Взгляд прояснился и потеплел.

— Что-то нашло… Не справился… Прости, Надав, — попросил он.

Я понимал — так и бывает. В состоянии аффекта человек готов натворить что угодно. Даже лишить себя жизни. Потом и пожалеть не сумеет. Слава Богу, обошлось, и, чтобы закрепить успех, я протянул ему пачку «Парламента».

— Суперлёгкие, — ухмыльнулся он, — бережёшь здоровье?

Мы облегчённо задымили. Я ответил, как можно осторожнее, и угадал:

— Не всегда… Есть два момента, когда не курить преступление — в кровати после хорошего секса… ну, и на лодке в полнолуние…

Он будто взвился. Черты лица преобразились, как если бы на глазах вживую подтвердилось пророчество:

— Ты не представляешь, насколько ты прав… У неё тоже оказалось… без выбора, — ответил Томер, будто возвращаясь к предыдущей теме, — у Линды… Надав… Ты когда-нибудь заходил к проститутке?

От неожиданности я поперхнулся дымом и, откашливаясь, лихорадочно соображал, что ответить незнакомому человеку на такой вопрос. Бросил наобум и снова угодил в цель:

— У нас толпы приезжих из бывшего Союза 13. Как сохранить добродетель?

Томера словно прорвало:

— Думаешь, они по своей воле несчастны? — он безнадёжно махнул рукой, — миллионы людей оказались на грани… Мы не в силах представить себе, что там творилось…

— То, что сейчас в Палестинской Автономии…

— Оставь! Этим захребетникам все тащут по горло… Даже мы… А тех всего лишили. Надав… Её звали Линда… В своей стране, позабытой Всевышним! Сорок долларов за месяц работы! Как прокормить младенца, стариков, себя и неудачника мужа? В проектном институте его не научили воровать! Влип на первой же сделке!

Она нашла объявление в газете… Работа по уходу за пожилыми… У богачей… Не сомневалась ни секунды… Израиль всё-таки… И зарплата — тысяча долларов… За год можно обеспечить семью. А если нет — ждать нечего, сходи с ума! Решилась. Посредники оплатили самолёт. Через два дня улетела в Москву. Оттуда в Каир, в Шарм-а-Шейх. Не представляла, что там открылись ворота в ад… Сутки её с другими девушками везли в фургонах без воды и пищи. Выгрузили в пустыне. Среди бедуинского стойбища. Пересчитали. Старший объявил, что им повезло, что они предназначены в публичные дома Тель-Авива! Затеялся переполох. Линда сорвалась бежать, — кадык Томера сделал трудное движение вверх-вниз.

Я предложил сигарету, он отказался, мотнув головой.

— Её поймали, избили, а вечером хором насиловали у всех на глазах. Очнулась в палатке. Между ног кровь. Хотела умереть, не верила, что это произошло с ней… С девочкой из молдавского городка… Пустыня, бедуины в масках, автоматы. Девушкам дали отлежаться и погрузили на верблюдов… накрыли войлоком. Удовольствие, будто топят в болоте со связанными руками-ногами. Восемь часов на верблюдах! Затем пересчитали и велели идти за проводником. Гуськом, нога в ногу. Ни влево, ни вправо… То бегом, то ползком, то не двигаться. То не дышать, зарывшись головой в песок… Одной, что приподняла голову, двинули прикладом по затылку. Чуть не убили. Слышишь, Надав… Ночью в пустыне песок ледяной… Запросто получить ожог… Знаешь?

Кивнул, хотя ничего подобного не слышал. Томер прикусил губу, словно раздумывая, стоит ли продолжать. Я молчал, ждал продолжения. Подумал: «Пусть выскажется — полегчает».

— Добрались до заграждения… Бедуины плётками погнали на проволоку. Заставили перелезть. Изранились. Платье у Линды пошло на лохмотья, осталась в трусиках.… Не меняла со дня вылета. Эх ты ж… Мечта о сытости! Уже в Израиле, девушки выплакались вволю, согласившись, что ещё повезло. Переход границы мог вылиться в две недели, всё зависело от опыта контрабандистов и расторопности пограничников…

Яркий свет, вспыхнув, обшарил палубу и ослепил. Томер замолчал, потянувшись рукой к поясу. «Армия…» — подумал я.

— Пограничники… Береговая охрана… — успокоил нас Фридман и заглушил двигатель. Проверят документы и отпустят… Может быть, без проволочек…

В луче прожектора угадывались контуры сторожевого катера, подошедшего к нам. Ури развернул и поднял к лучу морское удостоверение.

Ночь, пять миль берега, пустота без пределов. Делай с нами что вздумается — никто не узнает. Мало ли кому и чем захочется промышлять в море! Ярко представилась неуправляемая лодка, швыряемая волнами… брызги крови, трупы на палубе… Мне стало жутко и муторно. Горько и не по себе.

Око прожектора сместилось и погасло. Глазам стало вольготней. Силуэт сторожевого катера растаял — ни воздух, ни вода не сохранили следов. Море берегло свои тайны.

Ури Фридман навис над движком.

— Похоже, приплыли, — проворчал он, — что-то не заводится… надо повозиться…

Перспектива дожидаться буксира мне не понравилась.

— Фрид, ты обещал, что будем свободны на все четыре стороны… Возможны другие варианты? — съехидничал я.

Фридман пропыхтел что-то в ответ. Томер пошевелился и прикипел ко мне взглядом. Что скрывать, его история не порадовала. Вероятно, я выглядел подходяще, и он снова привлёк моё внимание:

— С другой стороны границы подкатили джипы. Не остановились. Женщин заставили влезать на ходу. Сверху затянули брезентом. Три часа в кузове… В удушке… Так Линда оказалась в Тель-Авиве. У нас! Как там в декларции независимости прописано: еврейское демократическое государство… У нас! — вскричал Томер, голос его дребезжал, как провисшая струна, — без документов, в конуре без окон, с запертой дверью. Набросилась на еду — впервые дали поесть… Клялась: если бы знала, что будет потом, перегрызла бы себе вены. Затем появились перекупщики. Заставили раздеться догола, мерзко осматривали. Ощупывали интимные места, зубы. Велели пройтись, а потом наклониться… Разглядывали в упор, сидя на стульях…

Томер прервал рассказ, потянулся за сигаретой. Вдохнул и сокрушённо саданул ладонью по рейлингу:

— Невольничий рынок… Рабыни… Представь, в наши дни… Она обмочилась от ужаса. Избили и заставили подтереть своей одеждой. И станцевать напоследок! Твою… Вообрази! Как думаешь, зачем? Зачем так издеваться…

Я знал — зачем. Чтобы добиться от человека беспрекословного повиновения. Чтобы сломать. Но промолчал. Он с дрожью затянулся и порывисто выдохнул. Ветер мгновенно угнал дым. Сигарета в его пальцах обожгла воздух, на глазах превращаясь в пепел. Он швырнул в море окурок.

— Клиенты хотели свежего мяса. Женщин тосовали между борделями, меняли, чтобы «товар» не приедался. Цена рабыни поднималась до десяти тысяч баксов. Линду за пять выторговал Хасан-Бек, горский еврей из Дербента. Увёз в другую квартиру и ночь учил, как ублажать клиента…