Аркадий Маргулис - Трагедия Швабской фамилии

— Хочешь, расскажу, что было потом? — остановил я Томера, повинуясь сиюминутному чувству. Он осторожно посмотрел на меня. Деваться было некуда, если начал.

— Наверняка, Ури предупредил тебя, — сказал я как можно твёрже, — я полицейский… И узнав о преступлении, должен сообщить, куда нужно. Проституция не мой конёк, но я знаю… Когда женщину ввозят в страну, стоимость проезда и «покупки» объявляют долгом. Бедолага должна работать бесплатно, пока не погасит долг. Большинство девушек возвращает деньги за месяц. Так?

— Линда вернула в первую же неделю. Проклятье! На неё возник сумасшедший спрос, — с горечью ответил Томер.

— Фишка в том, что её сделали вечной должницей. Учуяли поживу. Так водится. Либо из-за невероятных процентов, либо из-за штрафов за мнимые прегрешения. Продажа другому сутенёру городит новый долг. Не успела расплатиться — снова продают.

— У Линды отобрали документы, — напомнил Томер, так и сжавшись в каменный ком.

Я почувствовал неладное, всучил ему сигарету и кинулся в каюту. Меня подгоняла солидарность. Плеснул в два стакана, подсыпал льда и поспешил обратно. Томер справился с «Арманьяком» в три рваных глотка. Благодарно боднул головой мне в плечо. Значит, проняло, полегчало. Он шумно вздохнул.

— Сутенёр твердил, что клиенты не любят плаксивых. Что из-за неё теряются большие деньги. Но каждый раз мерзавец приходил и насиловал. Подонку нравилось, как она стонет от боли, и главное, что ещё чувствует боль. Издевался: «Всегда буду последним, сколько бы клиентов ты не обслужила». Когда у неё появился я, чуть не погубил в первую же встречу…

Ветер сносил слова. Я придвинулся поближе, и Томер, оценив моё намерение, заговорил внятнее и громче.

— В тот вечер я разругался со своей подружкой. Домой возвращаться не хотелось. Решил переночевать в гостинице. Портье поинтересовался, не желаю ли развлечься. Я отказался. Тогда он стал не на шутку фамильярен: «Девочка прийдёт — что надо! Запердолишь ей, как следует… Будет хорошо». Чтобы отвязаться я принял визитку — «Пусикет и Ко». Уже в номере подумал: «Почему бы и нет?» Позвонил в контору, пофантазировал: «Блондинку с карими глазами и вот такими сиськами…» Но к тому времени, как она, Линда, пришла, успел передумать. Что-то в душе переменилось. Я велел ей возвращаться. Она разрыдалась и, жестикулируя, на ломаном иврите возразила — сутенёр наложит штраф… обвинит, что не угодила клиенту. Я, идиот, был великодушен и пообещал всё уладить. Она поверила. Выпроводил и позвонил в контору. Попросил, чтобы девушку по имени Линда не обижали. По-хорошему попросил. Уважительно. По-братски. Мне клятвенно обещали, я не учуял насмешки. Позже Линда призналась, что откровенность обошлась ей в две тысячи долларов. Две тысячи зелёных! День её проклятой службы! Если бы ты её видел, Надав… Разговаривать мы не могли, она не знала языка, мы жили в образах. Закрывали глаза, прижимались друг к дружке… Ныряли и… попадали в рай. Она оказалась для меня единственной женщиной…

Я набрался мужества возразить. Это напоминало пощёчину врача при истерике и помогло бы встряхнуть:

— Как будто у неё было что-то, чего нет у других. Правда, Томер?

Мне было показалось, что переборщил, но он не обиделся и, видно, подыскивая слова, ответил:

— Ты вправе думать, что угодно. Твоё дело. Линда действительно устроена иначе. Она раскрывалась жертвенно, как жемчужная раковина… всё ближе и ближе, будто выворачивалась наизнанку… всей душой ради меня… от рождения до смерти. Никогда раньше не испытывал подобного. Никогда. Слышишь, ведь женщин у меня хватало… Однажды спросил её, почему бы ей не сбежать…

Я снова вмешался:

— Наверное, ответила словами сутенёра — полиция изловит и вернёт в бордель.

Томер согласился:

— Верно. Но потом девушку продадут арабам в Газу, откуда никто не возвращался. Я часто заказывал Линду. Со временем она оттаяла и даже шутила. Откровенничала: «Видела, как верующие, входя в публичный дом, снимают кипу, словно тогда Бог проворонит грех». Но больше всего поражал её наш родной патриотизм. Слышишь, Надав? Время от времени, «фирма» объявляла о скидках для солдат. В такие недели Линде было не до шуток. Даже ходить не могла. Юные воины ненасытны, как шакалы в засуху и, дорвавшись до женского тела, оставляли синяки, следы от зубов. Они не были жестоки, лишь неумелы. Наркоманы оказались страшнее детей. Последний клиент, законченный импотент, обвинил Линду в своей неспособности. Слой пудры не скрыл следов его злости. Этот недоносок обещал прийти снова. Линда попрощалась со мной, как в последний раз. Ничего не помогло. Сломалась. Просила оставить её в покое. Я не мог. Не мог оставить в покое… почему, знаешь? Потому что полюбил всем сердцем, полюбил так, как мать любит своего младенца, как праведник Бога, как ростовщик деньги… Ох, Надав… Она задала мне тяжёлую задачку…

Раздался хлопок. Это был лишний звук. Будто выстрелили из ствола с глушителем.

Оказалось, Фридман справился с двигателем. Но заглушил, чтобы не мешать нам, и отправился вздремнуть в каюту. Томер дождался, пока его спина не исчезла за дверью.

— Признайся, — попросил он, — ты ведь наведывался в квартал «красных фонарей» в Тель-Авиве?

— Приходилось… По работе, — ответил я.

— Какая разница, — вздохнул Томер, — значит, бывал, видел… На другой день я решил туда заглянуть… Грязные улицы. Замызганные фасады домов. Много огней, света, что ни шаг — «Массажный кабинет». На рекламном щите «Пусикет и К о» голая женщина в образе каракатицы. В каждом щупальце по фаллосу, вот такому члену. В дверях охранник с шокером и дубинкой…

И тут он воскликнул воспалённо:

— Господи! Кто скажет! Надав, ты же в полиции! Большой чин! Хоть намекни! Израиль, родина! Такая тёплая страна! Миллионы верующих, государственная религия, в каждом районе десятки синагог! И эта раковая язва — бордели? Где же закон? Ведь запрещено! Что происходит с нами? Надав! Где ты? Где власть?

Я почувствовал, что не сумею ответить достоверно, слишком много сросшихся противоречий. Но постарался:

— Закон не даст их закрыть, если не доказать, что женщины попали туда нелегально или содержатся насильно. У нас запрещено сутенёрство, но любая женщина вольна делать со своим телом всё, что ей вздумается.

— Даже за деньги? — покачал головой Томер.

— Даже так, — подтвердил я, — если ею не заинтересуется налоговая служба. Представь, у тебя любовница, и в каждую встречу ты даришь ей презент — двести шекелей. У проститутки таких щедрот пару десятков в день. Кто запретит? Согласен, она не в ладах с моралью, но и законов не нарушает.

Жёлтые огни полыхнули в глазах Томера, похожие на прибрежные отсветы: