Кэти Лоуэ - Фурии

Какой-то старик, от которого несло потом и перегаром, остановился рядом, глядя, как она тянется к моему лицу и велит не дергаться. Не знаю уж, сколько он стоял около нас, но меня не оставляла вонь и неприятное ощущение, что за мной наблюдают. Но само прикосновение ладоней Робин, уверенность, с какой она мягко наносила на мою кожу основу под макияж, потом пудру, смешок, с каким она велела мне надуть губы, легкое дыхание, которое я ощущала, когда она наклонялась совсем близко, чтобы накрасить мне губы, – все это… Словом, пусть смотрят, подумала я, наплевать.

– Ну вот, – проговорила она под конец. – Что скажешь?

Я открыла глаза, моргнула; поймала свое отражение в исцарапанных окнах притормозившего у остановки автобуса. Неброско подведенные глаза выглядели больше, чем обычно; выражение лица изменилось, стало вроде как не совсем моим; губы сделались полнее и буквально расцвели; густые румяна легли под скулами.

Я выглядела совершенно непохожей на себя, стараниями Робин появилось мое новое «я». Не переставая моргать, я ощутила дрожь узнавания. Мои черты обрели бóльшую завершенность, бóльшую выразительность, я стала походить на вывешенные повсюду фотографии Эмили Фрост, которые со временем выцвели и истрепались на ветру.

– Ну как, нравится? – спросила она, тоже разглядывая мое отражение в окне автобуса.

– Вау. – Лучшего ответа у меня не нашлось.

Всю дорогу до студенческого городка она болтала не останавливаясь, перескакивая с одной темы на другую. Говорила о младшей сестре, чье пристрастие к некоторым сериалам означало, что и Робин приходилось слушать их посреди ночи через стену. О татуировке, о которой давно мечтала и рисунок которой продумывала «пятьдесят тысяч раз», но пока так ничего и не решила. О виденном некогда фильме ужасов, название которого она забыла, но один эпизод запомнила – тот, где героиню расчленяют на куски: он показался ей «совершенно нереалистичным», потому что в такой ситуации «крови должно быть гораздо больше». Я подумала: может, стоит ей рассказать про тот случай, где тоже не было крови (по крайней мере, насколько это мне запомнилось), но слов не нашла. Вообще-то я уже почти все ей про себя рассказала – кроме этого. Я не хотела, чтобы она меня жалела; я бы не вынесла, если бы она стала воспринимать меня как-то иначе, не такой, какой я ей представлялась.

Когда мы пришли к подножию башни, нас оглушили доносившиеся сверху голоса и музыка. Робин схватила меня за руку, и мы вошли через деревянные двери в тускло освещенную прихожую, где перед крохотным экраном, окруженный со всех сторон неприличными рисунками на стенах и выцветшими почтовыми открытками, сидел одинокий охранник.

– Эй, дамы, – пробурчал он, – вы здесь учитесь?

– Вы что, не узнаете нас? – сказала Робин. – Это же я! Робин. Десятый этаж.

Он пожал плечами и равнодушно перевел взгляд на экран.

– Смотри-ка, сработало, даже не верится, – прошептала я, уже поднимаясь в лифте. Робин поправляла макияж, вглядываясь в запыленное и захватанное пальцами зеркало; у верхнего крупная надпись помадой: «ВСЕХ ТОРИ В ЖОПУ».

– Ну да. Вообще-то нас должны были встречать и, если что, выручить, – сказала она и со значением подмигнула мне.

Я засмеялась. Судя по рассказам, которые я слышала от Алекс и Грейс в начале недели, сомнительно, чтобы Энди мог кого-либо выручить; но лучше помолчать, решила я.

Лифт заскрипел и остановился на восьмом этаже.

– Дальше не идет, а гулянка на десятом. – Робин толкнула дверь. Потом еще раз. Наконец она со стоном открылась, и мы вышли в тускло освещенный коридор, где стоял застарелый запах сырой одежды и разлитого пива.

Я следовала в нескольких шагах позади Робин, то и дело останавливаясь, чтобы разглядеть висевшие всюду выцветшие фотографии и плакаты. На одной двери мое внимание привлекла афиша фестиваля в Гластонбери со списком участников, напечатанным таким мелким шрифтом, что, чтобы их разглядеть, пришлось наклониться едва ли не вплотную. Вдруг дверь неожиданно распахнулась. Я инстинктивно подалась назад. Робин резко остановилась и повернулась ко мне.

На пороге стоял высокий тощий парень со спутанными, как после сна, волосами. Но какой уж тут сон, когда двумя этажами выше так грохочет музыка. И мне еще предстояло на собственном студенческом опыте убедиться, что никакой шум сну не помеха, когда не хочется делать срочную работу.

– Вы чего тут? – зевнул он.

– Привет, – незамедлительно откликнулась Робин и протянула руку с полуироничной официальностью, которая должна была сгладить даже самую щекотливую ситуацию. – Робин Адамс, рада познакомиться. А это Виви. Мы идем на вечеринку, хочешь с нами?

Какое-то время он тупо смотрел на протянутую руку, моргая и стряхивая с себя остатки сна.

– Ты приглашаешь меня на вечеринку, которая проходит в моем общежитии?

– Ну, организует ее мой парень, так что в некотором смысле меня можно считать хозяйкой, – возразила Робин. – Стало быть, я могу приглашать кого угодно, даже тех, кто живет двумя этажами ниже и считает, что формальные приглашения им не требуются. И даже если они не находят нужным нормально представиться. Типа имя назвать.

Он искоса посмотрел на меня и тут же повернулся к Робин.

– Том.

На лице парня мелькнула улыбка, в которой было что-то волчье и вместе с тем притягательное – точнее определить затрудняюсь. В конце концов он протянул руку Робин, и я невольно ощутила легкий укол зависти.

– Очень приятно, – скромно потупилась Робин. – Ладно, мы наверх. Хочешь, идем вместе, не хочешь – не надо. Сам решай.

Она повернулась и зашагала по коридору; я последовала за ней, бросив беглый взгляд на Тома: он по-прежнему стоял на пороге, опершись о косяк двери и, кажется, переваривая новое знакомство. Он помахал мне рукой; я быстро отвернулась и, вспыхнув от смущения, поспешила догнать подругу.

– Странный он, а? – сказала она, когда я присоединилась к ней. Робин сидела на перилах лестничного пролета, рискуя рухнуть с десятого этажа.

– Душ бы ему принять.

– Все студенты универа такие. Все так выглядят. – Она засмеялась. – Этот тебе, видите ли, не понравился. Посмотрим, что ты скажешь, когда Энди увидишь.

Тут она не ошиблась. Энди оказался тощим, похожим на богомола, со спутанными, липнущими к прыщавой спине волосами. Будучи хозяином вечеринки, он руководил процессом, сидя на единственной кровати в гигантской, по масштабам общежития, жарко натопленной вонючей комнате. Даже на фоне грохочущей музыки выделялся его визгливый голос. Вокруг кровати сидели с отрешенными лицами студенты, передававшие друг другу толстые, слабо тлеющие самокрутки с марихуаной.

– Я не говорю, будто Айн Рэнд [8] Айн Рэнд (1905–1982) – американская писательница, выразившая идеи объективизма в романах «Источник», «Атлант расправил плечи» и др. во всем права, – вещал он. – Но в некоторых из ее идей есть крупица здравого смысла. Нужно лишь рассмотреть их непредвзято. – Он зашелся в хриплом, трескучем кашле. Робин присела рядом с ним и ласково погладила по спине. Он притянул ее к себе и впился в губы тошнотворно долгим поцелуем, оторвавшись, однако, для затяжки, чтобы потом вдохнуть дым в открытый рот Робин. Она повернулась к собравшимся и, к моему ужасу, ткнула в меня пальцем.