Эдгар Уоллес - Тайна желтых нарциссов. Синяя рука (сборник)

Сначала он почти уже был готов продать всю фирму, чтобы поселиться где-нибудь во Флоренции или на Капри, в какой-нибудь уединенной вилле. Но потом его соблазнило противоречие, можно сказать, комизм его положения. Ученый человек, важный барин, непонятый поэт должен был засесть в купеческой конторе. И, ко всеобщему изумлению, он стал продолжать работу своего отца, вернее говоря, он подписывал чеки и получал доход. Действительное руководство фирмой он передал тем людям, которым доверил это уже сам старый Лайн.

Торнтон составил воззвание к своим трем тысячам служащих, воззвание, которое он дал напечатать на бумаге верже античной формовки, с изумительно красивыми заставками и широкими полями. Он цитировал Сенеку, Аристотеля, Марка Аврелия и вставил также несколько стихов из «Илиады».

Это воззвание было прорецензировано как книга длинными критическими статьями в газетах.

Он получил новый интерес к жизни – он сам себе казался весьма интересным, так как многие из его восторженных друзей только руками разводили и с изумлением спрашивали: «Как можете вы – человек таких способностей, такого характера?..»

Жизнь продолжала бы оставаться для него и впредь такой же интересной и красивой, если бы все люди, которых он встречал на своем пути, продолжали считать его полубогом. Но было, по крайней мере, двое людей, на которых прекрасный характер и миллионы Лайна не производили никакого впечатления.

В лимузине было приятно тепло, так как он отапливался электрической печью. В это хмурое апрельское утро на улице было чувствительно холодно. Кучка дрожащих женщин, стоявших на почтительном расстоянии от ворот тюрьмы, как можно более плотно закуталась в свои платки и шали, когда начало слегка снежить.

Вскоре вся местность укрылась легким белым покрывалом, и первые весенние цветы выглядели довольно жалко в своей белой рамке.

Тюремные часы пробили восемь. Отворилась маленькая дверь, из которой вышел человек. Он наглухо застегнул куртку и воротник и глубоко надвинул на лицо кепку. Лайн выпустил из рук газету, которую он все время читал, открыл дверцы автомобиля, выскочил и поспешил навстречу выпущенному арестанту.

– Ну, Сэм, – любезно сказал он, – на сей раз вы меня, наверно, не ожидали?

Человек вдруг остановился, как пораженный молнией, и уставился на фигуру в дорогой шубе.

– Ах, мистер Лайн, – ответил он усталым голосом. – Мой милый барин! – больше он не мог говорить, слезы катились по его щекам, и он обеими руками схватил протянутую ему руку.

– Ведь не думали же вы в самом деле, что я оставлю вас на произвол судьбы, Сэм.

Лайн был в восторге от своего собственного благородного образа мыслей.

– А я думал, что на сей раз вы совершенно отказались от меня, сэр, – хрипло ответил Сэм Стэй. – Вы воистину благородный джентльмен. Я должен стыдиться самого себя.

– Чепуха, Сэм, не надо! Пойдемте скорее в мой экипаж, садитесь сюда, мой мальчик. Теперь люди могут подумать, что и вы миллионер.

Сэм вздохнул, бессмысленно ухмыльнулся и сел в автомобиль. Он со вздохом опустился на мягкое сиденье, обитое дорогой коричневой сафьяновой кожей.

– Боже мой, если подумать только, что есть еще на свете такие люди, как вы, то воистину еще можно верить в ангелов и чудеса!

– Не говорите глупостей, Сэм. Вы поедете теперь ко мне домой, покушаете хоть раз досыта, а потом я вам помогу начать новую жизнь.

– Теперь, наконец, я действительно хочу начать вести порядочный образ жизни, – сказал Сэм, подавляя рыдание.

Чтобы не согрешить против истины, надо сказать, что мистер Лайн, в сущности говоря, очень мало интересовался тем, ведет ли Сэм честный образ жизни или нет. Быть может, он даже пришел бы в ужас, если бы Сэм стал порядочным человеком.

Он держал у себя Сэма приблизительно так же, как другие люди держат редкую птицу или породистых собак, и гордился им не меньше, чем другие люди гордятся своими коллекциями почтовых марок или китайского фарфора. Сэм принадлежал к той роскоши, которую он мог себе позволить и которой мог похвастать. В своем клубе он охотно рассказывал о знакомстве с этим преступником, – Сэм был очень известный взломщик несгораемых шкафов, который ничем другим не занимался. Привязанность Сэма была для Лайна необычайно приятной щекоткой нервов. Обожание, с которым этот преступник относился к Лайну, было действительно необычайно. Сэм без малейшего колебания отдал бы жизнь за этого человека с бледным лицом и легкомысленным ртом. Он дал бы разорвать себя на куски для своего благодетеля, если бы он был в состоянии таким путем принести ему пользу. Потому что Лайн был для него Богом, сошедшим с небес. Два раза Сэм был осужден на краткосрочное заключение, а однажды ему пришлось посидеть даже более продолжительное время, и каждый раз Торнтон брал его к себе домой, роскошно угощал, давая ему при этом целую кучу светских, но совершенно излишних советов, и отпускал его от себя с десятью фунтами в кармане. Этой суммы как раз хватало Сэму на покупку нового набора фомок и отмычек.

Но никогда еще прежде Сэм не высказывал столько благодарности, и никогда еще до сих пор Торнтон Лайн не оказывал ему так много внимания. Прежде всего ему предложили горячую ванну, после которой был подан горячий завтрак. Сэм получил новый костюм, и в его жилетном кармане на сей раз шуршали не две, а даже целых четыре пятифунтовые бумажки. После завтрака Лайн держал к нему свою обычную речь.

– Ах, сэр, это не подходит для меня! – совершенно откровенно сказал Сэм и покачал головой. – Я делал всяческие попытки начать вести честный образ жизни, но вечно что-то мешает. Когда я вышел предпоследний раз из тюрьмы, я же стал шофером и три месяца подряд ездил на такси. Но потом один из этих проклятых сыщиков узнал, что у меня нет шоферского свидетельства, и моему честному образу жизни пришел конец. Нет никакого смысла дать мне должность в вашем деле, это все равно не могло бы долго продолжаться. Я уже привык к жизни на вольном воздухе и должен быть сам себе господином. Я принадлежу к разряду…

– Искателей приключений? – сказал Лайн и тихо усмехнулся. – Да, да, вы правы, Сэм. И я сам на сей раз могу вам дать одну довольно авантюрного свойства задачу, которая вам будет как раз по сердцу.

И он рассказал ему историю девушки, которой он помог, которую он спас от голодной смерти и которая обманула его самым низким образом. Торнтон Лайн был в такой же степени лжецом, как и поэтом. Он с одинаковой легкостью говорил ложь или правду. Но правда временами бывала очень суровой и отталкивающей и не подходила к его изнеженным художественным наклонностям. Когда он заговорил о злости Одетты Райдер, Сэм слушал в большом возбуждении, сдвинувши веки. Для такой твари не было достаточно тяжкого наказания, и она не заслуживала ни малейшего сочувствия. Торнтон Лайн на минуту прервал рассказ, чтобы видеть, какое впечатление произвели на Сэма его слова.