Майкл Иннес - Смерть в апартаментах ректора. Гамлет, отомсти! (сборник)

Внезапно Эмпсон резко прервал его. И это настолько противоречило его степенному поведению и подчеркнутой вежливости, что Эплби на мгновение опешил.

– Наука о человеческом поведении все еще находится в зачаточной стадии развития. Мы до сих пор полагаемся на собственный опыт. А опыт, в свою очередь, зачастую оказывается обманчивым. Наука говорит о человеке: «Крайне маловероятно, что он это сделает». Опыт добавляет: «Невозможно, чтобы он так поступил». А потом человек делает именно это.

В словах Эмпсона будто бы прозвучала досада. Однако скорее в интонации, нежели в самих словах Эплби уловил какую-то перемену. Казалось, Эмпсон произнес не известное ему с давних времен, а словно под влиянием озарения. Он выразил не вполне устоявшиеся взгляды, а результат недавнего потрясения или возмущения. Он сам или кто-то другой разрушил чьи-то надежды и ожидания?

– Это действительно крайне маловероятно, это невозможно, – напрямую заявил Эплби, – что Амплби могли убить здесь? – После кивка Эмпсона он продолжил более спокойным тоном: – В свое время мистер Хэвеленд страдал неким психическим расстройством. Можете ли вы сказать что-либо определенное по этому поводу? Точнее говоря, связали бы вы это со склонностью к убийству? К примеру, кости…

И снова Эмпсон прервал его:

– Хэвеленд не убивал Амплби. Кости, о которых вы говорите, гнусный обман.

Он говорил ровным тоном, но его лицо было так напряжено, что следующий вопрос Эплби казался почти оскорбительным. Однако он должен был задать его.

– Это ошибочный глас науки или столь же ошибочный глас опыта?

Существовал только один ответ, чтобы Эмпсон мог сохранить логическое равновесие. Произнесет ли он его? Скажет ли он, что в нем говорит не глас науки и не глас опыта, а глас знания? Где-то в глубине комнаты часы отсчитывали секунды молчания.

– Наука ошибается, но ее нельзя отрицать. И она авторитетно скажет вам, что все эти кости – омерзительная подброшенная улика. Причем подброшенная тем, кто не знаком с аномальной психологией. Я настоятельно прошу вас, прежде чем вы попадете в ловушку, без лишней огласки обследовать Хэвеленда у признанных специалистов, которых я могу порекомендовать. Они подтвердят мои слова.

– Что Хэвеленд не убивал Амплби?

Эмпсон задумался. Когда он заговорил, Эплби показалось, что в своих словах ученый отбросил личные пристрастия и следовал лишь по пути отвлеченного знания.

– Наука, возможно, ошибется, если станет утверждать лишь это. Наука сможет сказать только то, что Хэвеленд не убивал Амплби и потом раструбил о преступлении, разбросав кости. Это, полагаю, решающий фактор. К нему я добавлю свое убеждение, что Хэвеленд невиновен.

– Ваше убеждение – это глас опыта?

– Только лишь. И вновь – нечто ошибочное, но тем не менее авторитетное.

– Значит, Хэвеленд психически… нормален?

Этим новым вопросом Эплби попытался подвести концовку в том смысле, что все только что сказанное было неверно. Эмпсон отступил точно так же, как до этого Готт.

– Считаю свои долгом, мистер Эплби, высказать свое личное и профессиональное убеждение в том, что обстоятельства смерти ректора несовместимы с наблюдаемым мной психическим состоянием Хэвеленда. Однако с моей стороны было бы предосудительно продолжать обсуждать психическое состояние его или кого-либо из моих коллег. Вам не составит особого труда найти психологов, желающих обнаружить признаки безумия в каждом из нас.

Эмпсон вел себя тактично: шутка смягчила отповедь.

– Каждый сам обязан решать, что ему должно и что нет, – произнес Эплби.

И тут Эмпсон в третий раз прервал его, на сей раз – страстным возгласом:

– Это труднее всего на свете!

Эплби решил переменить тему.

– В половине десятого вы вернулись сюда из профессорской, после чего снова вышли где-то через час (в десять сорок, если быть точным), чтобы забрать пакет из привратницкой. На это у вас ушло восемь или десять минут, а потом не выходили из своих комнат, пока в профессорские апартаменты не прибыла полиция. Таковы, полагаю, были ваши передвижения?

Эмпсон наклонил голову в знак согласия.

– Вы кого-нибудь встретили по пути в привратницкую или обратно?

– Я видел Титлоу.

– Расскажите мне, пожалуйста, где именно вы его видели и когда? И видел ли он вас?

– Не думаю, что он заметил меня. Он входил к себе как раз тогда, когда я выходил. Очевидно, он поднялся наверх и входил в прихожую, когда я открыл вон ту дверь, – Эмпсон кивком головы указал на дверь гостиной, – и заметил его.

– Это было примерно в десять сорок, когда вы собирались зайти в привратницкую, так?

– Именно так.

– Должен уведомить вас, что мистер Титлоу заявил, что не выходил из своих апартаментов до без пяти одиннадцать. Затем он спустился вниз и направился прямиком к парадной двери ректора.

Заметив, что Эмпсон не воспользовался сделанной им паузой, Эплби продолжил:

– Получается нестыковка, не так ли?

– Титлоу или что-то забыл, или говорит неправду.

Эмпсон намеренно взял холодный тон, и нарочитая сдержанность чувствовалась даже в его сухом голосе. Затем наступило короткое молчание.

– Вы не заметили в нем чего-то необычного?

– Кажется, он быстро взбежал наверх: у меня создалось сиюминутное, но стойкое впечатление, что он задыхался.

– И что? Он был возбужден?

– Я видел его всего лишь секунду, и у меня создалось впечатление, сиюминутное, но стойкое, что он был очень возбужден.

Эплби подумал, что именно с такой грозной бесстрастностью судья оглашает присяжным главный пункт обвинения. Вспомнив о суде, он использовал внезапный нажим – адвокатский прием для перехода к основному доводу защиты.

– Вы считаете Титлоу виновным?

«Даже это, – с сожалением подумал он, – никак не повлияло на поведение Эмпсона».

Полное молчание свидетельствовало о том, что Эмпсон чувствовал: его гость задал некорректный вопрос. Наконец он произнес:

– Я буду рад свершению правосудия, однако никак не могу обвинять Титлоу.

Затем он продолжил, как бы развивая второстепенный тезис, чтобы помочь Эплби выйти из скользкой ситуации:

– Например, наличествует то, что действительно произошло: выстрел, смертельный или нет, услышанный Титлоу в присутствии дворецкого Слотуайнера.

– Это могло быть подстроено или придумано, – возразил Эплби.

– Полагаю, что да. – Эмпсон снова задумчиво посмотрел на огонь. – Вы что-либо узнали или рассмотрели версию, каким образом это было сделано? Я хочу сказать, существуют ли улики?

Эплби ушел от прямого ответа.

– Если бы остались улики, план бы развалился сам по себе. – Он вдруг снова сменил тему: – Зачем, мистер Эмпсон, вы вообще ходили в привратницкую? У вас ведь есть телефон. Почему вы не позвонили и не справились, прибыл ли пакет, и не попросили его вам принести?