Анна Грин - Дело Ливенворта (сборник)

Мисс Элеонора попыталась подавить внезапный страх, который вызвал этот вопрос, с беззаботным видом посмотрела вокруг и задрожала.

– Он немного отличается от остальных, – наконец призналась она.

– Чем?

– У него ручка сломана.

– А-а, джентльмены, сломанная ручка, – значительно повторил коронер, обращаясь к присяжным.

Мистер Грайс, похоже, взял этот факт на заметку, потому что снова быстро кивнул.

– Значит, вы узнáете этот ключ, если увидите?

Мисс Элеонора обратила на коронера недоуменный взгляд, как будто ожидая увидеть ключ у него в руке, но, не увидев, приободрилась и спокойным тоном ответила:

– Думаю, узнаю, сэр.

Ответ удовлетворил коронера, и он уже хотел отпустить свидетельницу, но тут мистер Грайс бесшумно шагнул вперед и тронул его за руку.

– Минутку, – сказал он и, наклонившись, прошептал коронеру на ухо несколько слов. После чего отступил на шаг и остановился, держа правую руку во внутреннем кармане пиджака и глядя на люстру.

Я боялся дышать.

Сыщик повторил коронеру слова, которые случайно услышал в коридоре наверху? Но взгляд на лицо последнего успокоил меня. Я понял, что он не узнал ничего серьезного. Коронер выглядел не только уставшим, но и несколько раздраженным.

– Мисс Ливенворт, – сказал он, – вы заявили, что вчера вечером не заходили в комнату дяди. Вы это подтверждаете?

– Да.

Он взглянул на мистера Грайса, который тут же достал из кармана необычно запачканный носовой платок.

– В таком случае довольно странно, что ваш платок сегодня утром нашли в этой комнате.

Элеонора вскрикнула. Потом, когда на лице Мэри появилось выражение безнадежности, сжала губы и холодно произнесла:

– Я не вижу в этом ничего странного. Я была в этой комнате сегодня утром.

– И уронили платок?

Щеки ее страдальчески заалели, она не ответила.

– Тогда вы его запачкали? – продолжал наступать коронер.

– Ничего не знаю о том, что платок запачкан. Что с ним? Позвольте взглянуть.

– Секундочку. Сначала мы хотим узнать, как он попал в комнату мистера Ливенворта.

– Мало ли как… Я могла оставить его там три дня назад. Говорю же вам, я часто бывала у дяди. Но сначала позвольте проверить, мой ли это платок.

И она протянула руку.

– Как мне сказали, у него на уголке вышиты ваши инициалы, – заметил коронер, когда мистер Грайс передал ей платок.

Но она полным ужаса голосом прервала его:

– Пятна! Что это? Это похоже на…

– На то, чем они являются, – сказал коронер. – Если вы когда-нибудь чистили пистолет, то должны знать, что это, мисс Ливенворт.

Она выпустила платок из рук и смотрела, как он упал на пол.

– Господа, я ничего не знаю об этом. Джентльмены, – сказала она, – это мой платок, но… – По какой-то причине она не закончила предложение, но потом решительно повторила: – Да, я ничего об этом не знаю!

На этом допрос завершился.

После этого вызвали Кейт, кухарку, и спросили, когда она последний раз стирала платок.

– Этот, сэр? Этот платок? О, на этой неделе, сэр, – ответила она, бросив извиняющийся взгляд на хозяйку.

– В какой день?

– Я бы хотела забыть, мисс Элеонора, но не могу. Во всем доме только один такой платок. Я стирала его позавчера.

– Когда вы его гладили?

– Вчера утром, – ответила она срывающимся голосом.

– А когда отнесли его в комнату?

Кухарка закрыла лицо фартуком.

– Вчера днем, с остальной одеждой, перед самым ужином. Простите меня, мисс Элеонора, – прошептала она, – но это правда.

Элеонора Ливенворт нахмурилась. Эти несколько противоречивые показания заметно обеспокоили ее, и когда через секунду коронер, отпустив свидетельницу, повернулся к ней и поинтересовался, хочет ли она что-то добавить или объяснить, вскинула руки, медленно покачала головой и, не издав ни звука, без чувств упала на стул.

Разумеется, последовало всеобщее волнение, и я обратил внимание на то, что Мэри не поспешила к сестре, а оставила ее заботам Молли и Кейт. Через несколько секунд, приведя мисс Элеонору в чувство, они смогли увести ее из комнаты. Когда они это сделали, какой-то долговязый мужчина встал и последовал за ними.

Воцарилась тишина, впрочем, быстро нарушившаяся звуками нетерпеливого движения, когда маленький присяжный поднялся и предложил на сегодня закончить разбирательство. Это совпадало с мнением коронера, и он объявил, что слушание продолжится завтра в три часа, когда, надеялся он, соберутся все присяжные.

Последовало всеобщее движение, и через несколько минут комната опустела, остались только мисс Ливенворт, мистер Грайс и я.

Мисс Ливенворт, которая, по-видимому, задержалась из-за неосознанного страха перед всем и вся в доме, чего не могла увидеть собственными глазами, отшатнулась от меня, как только оказалась в сравнительном одиночестве, и, забившись в дальний угол, предалась печали. Поэтому, обратив внимание на мистера Грайса, я увидел, что он усердно пересчитывает пальцы у себя на руках с беспокойным выражением лица, которое могло или не могло быть вызвано именно этим трудоемким занятием. Однако когда я подошел, он, вероятно, удовлетворенный тем, что пальцев у него не больше и не меньше, чем нужно, опустил руки и встретил меня слабой улыбкой, которая, принимая во внимание все обстоятельства, была слишком многозначительной, чтобы быть приятной.

– Что ж, – сказал я, остановившись перед ним, – я не вправе вас винить. Вы имели полное право поступать так, как считали правильным, но неужели у вас нет сердца? Неужели Элеонора Ливенворт недостаточно себя скомпрометировала и без этого чертова платка, который могла потерять в любой другой комнате и пятна на котором никоим образом не доказывают ее связи с убийством?

– Мистер Рэймонд, – ответил он, – я как работник полиции и сыщик был призван заниматься этим делом и намерен выполнить свой долг.

– Разумеется, – поспешил ответить я. – Меньше всего мне хочется мешать вам выполнять долг, но вы же не можете и вправду думать, что это юное, хрупкое существо может иметь хоть какое-то отношение к столь чудовищному и противоестественному преступлению. Да сама мысль о том, что подозрения другой женщины могут быть…

Но тут мистер Грайс прервал меня:

– Вы много говорите, тогда как стоило бы обратить внимание на более важные вещи. Эта «другая женщина», как вы назвали украшение нью-йоркского общества, сидит в слезах. Ступайте и утешьте ее.

Удивленно взглянув на него, я заколебался, но, увидев, что сыщик не шутит, подошел к Мэри Ливенворт и сел рядом с ней. Она плакала, но очень тихо, неосознанно, как будто страх поборол горе. Страх ее был слишком неприкрытым, а горе слишком естественным, чтобы усомниться в искренности этих чувств.