Анна Грин - Дело Ливенворта (сборник)

Со взглядом, злое торжество которого я описать не в силах, секретарь вложил руку в ладонь сыщика, и в следующее мгновение его вывели бы из комнаты, но мисс Мэри, раздавленная кипевшими в груди чувствами, вскинула голову и сказала:

– Нет, Трумен Харвелл, я не могу дать вам надежды даже на это. Богатство, столь обременительное, не принесет ничего, кроме мук. Я не готова принять муки, поэтому должна отказаться от богатства. С этого дня у Мэри Ливенворт нет ничего, кроме того, что она получит от мужа, с которым так долго поступала несправедливо.

Она сорвала бриллиантовые сережки с ушей и бросила их к ногам секретаря.

Это стало последним ударом для несчастного. С нечеловеческим воплем, подобного которому я не слышал, он вскинул руки, и лицо его загорелось безумным светом.

– Я продал душу дьяволу за тень! – простонал он. – За тень!

– Что ж, день оказался крайне удачным. Никогда еще в кабинетах сыщиков не играли в такие рискованные игры, и я поздравляю вас с успехом, мистер Рэймонд.

Я в изумлении посмотрел на торжествующего мистера Грайса.

– Что вы хотите этим сказать? – воскликнул я. – Вы что, спланировали все это?

– Спланировал ли я все это? – повторил он. – Смог бы я стоять здесь и смотреть, как развиваются события, если бы не планировал? Мистер Рэймонд, давайте во всем разберемся. Вы джентльмен, но мы можем пожать друг другу руку. За всю профессиональную карьеру у меня еще не было такого успешного окончания дела.

Мы обменялись рукопожатием, крепко и с чувством, а потом я попросил его объясниться.

– Все это время, – начал он, – даже в минуты сильнейших подозрений против этой женщины, мне не давало покоя одно: чистка пистолета. Для меня это было несопоставимо со всем тем, что я знаю о женщинах. Я не мог поверить, что этот поступок совершила женщина. Вы когда-нибудь встречали женщину, которая чистила пистолет? Нет. Они могут стрелять из них – и стреляют! – но они их не чистят. И тут вступает в силу принцип, известный каждому сыщику: если из ста обстоятельств дела девяносто девять однозначно указывают на подозреваемого, но сотое является поступком, которого этот человек совершить не мог, вся цепь подозрений рушится. Поэтому, понимая это, я колебался, когда дело дошло до ареста. Цепочка была полная, звенья надежно соединены, вот только одно звено отличалось от остальных размером и материалом, а это все равно, что разрыв. Я решил устроить последнюю проверку, для чего вызвал мистера Клеверинга и мистера Харвелла. Подозревать этих людей у меня не было оснований, но кроме нее только эти двое могли совершить данное преступление, ибо предположительно находились в доме во время его совершения и были достаточно умны для этого. Отдельно каждому я сообщил, что преступник не только найден, но и будет арестован в моем доме, и что если они хотят послушать признание, которое наверняка прозвучит, то у них есть такая возможность, и они должны прийти сюда в определенное время. Оба были слишком заинтересованы, хоть и по совершенно разным причинам, чтобы отказаться, и мне удалось сделать так, чтобы они спрятались в разных комнатах, – вы видели, как они из них выходили. Я знал, что если кто-то из них стал преступником, то он сделал это из любви к Мэри Ливенворт, следовательно, не смог бы спокойно выслушать, как ее обвиняют и угрожают арестовать, не выдав себя. Я не ждал слишком многого от этого эксперимента и менее всего полагал, что преступником окажется мистер Харвелл, но… Век живи, век учись, мистер Рэймонд, век живи, век учись.

Я не плохой человек, я просто запальчивый. Честолюбие, любовь, ревность, ненависть, месть – для кого-то чувства проходящие, но для меня – бушующие страсти. Нет, они тихие, скрытные, свернувшиеся змеи, которые не пошевелятся, пока их не разбудить, но потом – смертельный бросок и беспощадная борьба. Об этом не знают даже те, кто знаком со мной ближе всего. Моя мать не знала об этом. Сколько раз я слышал от нее: «Если бы Трумен был почувствительнее! Если бы Трумен не был таким безразличным! Короче говоря, если бы у Трумена было больше сил!»

То же самое в школе. Никто не понимал меня. Они считали меня робким, обзывали размазней. Три года они меня так называли. А потом я пошел против них. Я подстерег их заправилу, повалил на землю, перевернул на спину и наступил на него. Он был красавчиком до того, как моя нога опустилась на него, а после… Больше он меня размазней не называл. В магазине, в который я устроился позже, я встретил еще меньше понимания. Я всегда был пунктуален и четко выполнял свои обязанности, но меня считали там хорошей машиной и ничем бóльшим. Разве может иметь сердце, душу и чувства человек, который не любит охоту, не курит и никогда не смеется? Я умел хорошо считать, но для этого не нужно ни сердца, ни души. Я мог день ото дня, месяцами заполнять журналы, не сделав ни одной помарки, но это только доказывало, что я именно то, чем они меня считали, – обычный автомат. Я позволял им так думать, не сомневаясь, что однажды они тоже изменят свое мнение, как это происходило с другими. Дело в том, что просто я никого не любил достаточно сильно, даже себя, чтобы меня трогало чье-то мнение. Жизнь казалась мне пустой – мертвая пустыня, которую нужно пересечь, хочу я того или нет. И так могло продолжаться до сего дня, если бы я не повстречал мисс Мэри Ливенворт. Когда спустя девять месяцев я поменял контору в магазине на место в библиотеке мистера Ливенворта, пылающий факел вспыхнул у меня в сердце, и его пламя не угасло и поныне. И никогда не угаснет, пока не исполнится то, что меня ждет!

Как красива она была! Когда в первый вечер я прошел со своим новым работодателем в гостиную и увидел эту женщину в сиянии наполовину притягательного, наполовину ужасающего очарования, то словно при вспышке молнии увидел, каким будет мое будущее, если я останусь в этом доме. Она держалась надменно и лишь бросила на меня мимолетный взгляд. Но ее пренебрежение при первой встрече произвело на меня очень небольшое впечатление. Достаточно было того, что мне позволили находиться рядом с ней и взирать на эту красоту, не боясь упрека. О, это было все равно что всматриваться в опоясанный цветами кратер пробуждающегося вулкана. Страх и восторг наполняли каждый миг, проведенный там, но страх и восторг стали смыслом моей жизни, и я бы не смог уйти из этого дома, даже если бы захотел.