Мэтью Эллиотт - Шерлок Холмс пускается в погоню (сборник)

Но какое же потрясение я испытал весной 1894 года, когда обнаружил, что мой друг Шерлок Холмс, живой и здоровый, стоит передо мной в кабинете моего кенсингтонского дома, избежав цепкой хватки заклятого врага, покойного профессора Мориарти.

И вот через несколько месяцев я стоял один в том же самом кабинете, разглядывая обои, которыми никогда особенно не интересовался, хотя и не высказал возражений, когда их выбирала моя любимая жена Мэри. «Яркие цвета порадуют твоих пациентов, Джеймс», – сказала она. На самом деле в комнате не осталось ничего другого, что можно было бы разглядывать, потому что все мое движимое имущество перекочевало в фургон для перевозки мебели, который ожидал у парадной двери.

Я уже точно не помню, как пришел к такому решению, но мне снова захотелось быть рядом с Холмсом, вернуться в квартиру на Бейкер-стрит, которая служила мне домом в годы холостой жизни.

Был ли я настолько безумен, что надеялся на новые увлекательные приключения, сопровождавшие мое существование на протяжении значительной части последнего десятилетия? Насколько я знал, за несколько недель до того Холмс уже отказал одной влиятельной персоне.

Нельзя сказать, чтобы я принимал переезд со спокойной душой. Скорее, я решился на него просто из желания хоть что-то переменить в своей жизни. С тем же успехом я мог бы сесть на корабль, идущий в Австралию, или вернуться в свой полк. Новое появление Холмса в моей судьбе не столько принесло мне облегчение, сколько повергло в полный сумбур. Моя жена умерла, а лучший друг, которого я считал погибшим, был жив. Это возбудило во мне множество противоречивых эмоций, которыми я не собирался докучать Холмсу и которые, мне приятно это признать, сегодня уже прочно позабыты.

Кто-то тихонько постучал по открытой двери у меня за спиной.

– Погодите еще немного, – сказал я через плечо. – Я уже почти готов ехать.

– Рад это слышать, – произнес хорошо знакомый голос. – Нельзя терять ни минуты, Уотсон. Нас ждут в Пэнгборне к полудню. Если поторопимся, успеем на следующий поезд с вокзала Паддингтон.

Я повернулся и обнаружил Шерлока Холмса, который ждал в дверях. Он был одет в свое длинное серое дорожное пальто, а лицо его освещалось тем, что я могу почти без колебаний назвать теплой улыбкой.

– Холмс! – воскликнул я и тотчас спохватился, осознав его последние фразы: – В Пэнгборн, сейчас? А как же моя мебель?

– Уверен, она дождется вашего возвращения на Бейкер-стрит. Одевайтесь, дружище, и не мешкайте!

Мы с трудом успели на поезд, идущий в Беркшир, и только устроились в вагоне, как я почувствовал приступ усталости. Минувшая ночь выдалась беспокойной. Я прикрыл глаза, собираясь вздремнуть немного, но надолго провалился в сон. Не могу сказать, сколько времени мы провели в дороге, когда меня неожиданно вернул к действительности резкий окрик Холмса:

– Уотсон! Я сказал, что, возможно, нам будет угрожать опасность. Полагаю, армейский револьвер у вас с собой?

– Простите, Холмс, – сказал я, стараясь прикрыть зевок ладонью. – Он сейчас переезжает на Бейкер-стрит с остальными моими вещами. Я не имел понятия, что мы займемся делом так быстро.

– А, ладно! Возможно, наша корреспондентка преувеличила угрозу ее жизни.

– Угрозу? Холмс, похоже, у вас появилась ужасная привычка начинать историю с середины. Вы забываете, что я пока ни о чем не имею понятия.

Ничего не отвечая, Холмс достал из кармана пиджака свернутый листок бумаги и протянул мне.

– Это от нее? От вашей… от нашей клиентки?

– Весьма загадочное письмо, Уотсон. Будьте добры, напомните мне его содержание.

На самом деле, обладая замечательной способностью удерживать в памяти мельчайшие детали, Холмс, хотя он и утверждал обратное, не нуждался в напоминаниях. Однако, казалось, мой друг получал какое-то удовлетворение, слушая, как читают вслух его корреспонденцию. Поэтому я с готовностью подчинился. Письмо было отправлено из Филд-хауса, в Пэнгборне, а говорилось в нем следующее:

Дорогой мистер Холмс,

недавно я пережила очень неприятные события и не уверена, к кому следует обратиться за советом и помощью. Газеты заполнены статьями о Вашем поразительном воскрешении. А благодаря рассказам Вашего хорошего друга доктора Уотсона я знаю, что Вы обладаете большим умом и великой мудростью.

– Я польщен, Уотсон! – прервал меня Холмс, а я продолжал читать:

Прошу простить мое нежелание доверять бумаге детали и приезжать к Вам в Лондон. Если мне угрожает опасность, я не желаю, чтобы ей вместо меня подвергались слуги.

Буду очень благодарна, если Вы наведаетесь ко мне завтра в полдень. Пожалуйста, попросите сопровождать Вас доктора Уотсона. Не могу гарантировать, что в случае его отсутствия Вам не будет отказано в приеме.

Я посчитал содержание письма весьма интригующим, в том числе потому, что мое присутствие, видимо, было важно для нашей корреспондентки. Возможно, она больна и нуждается в услугах врача? Я поделился этим соображением с Холмсом.

– Конечно, все очень загадочно, – заметил он, – но мы не узнаем, в чем тут дело, пока не поговорим с нашей клиенткой. Да, я решил взяться за ее дело, хотя тем самым нарушу правило, которое установил со всей решимостью только две недели назад. Однако случай слишком интригующий, а леди явно нуждается в моих – как там сказано? – большом уме и великой мудрости. А пока из этого письма мы можем сделать несколько выводов о ее обстоятельствах и личности. Она явно женщина с сильным характером и раньше была довольно богата, но ей пришлось резко изменить образ жизни, и произошло это, без сомнения, после смерти ее супруга. И до чего же печально быть бездетной вдовой!

– Только подумать, что совсем недавно вы были озабочены мнимой утратой ваших способностей! Из содержания письма я вижу, что у нее сильный характер, но что касается утраченного богатства… Признаюсь, я не прочел ничего, что указывало бы на это обстоятельство. Она пишет, что держит слуг.

– До недавних пор, Уотсон, у вас тоже была прислуга, и даже весьма добросовестная.

Я не представлял себе, откуда Холмс сделал такой вывод. На мой взгляд, наглостью и ленью наша Меган превосходила саму Мэри Джейн Келли [38]. Я с превеликой радостью дал ей расчет.

– Мои выводы основаны не на содержании письма. Я исхожу из другого. Бумага самого лучшего качества, но с левой стороны, как раз под сгибом, она разорвана. Ее порвали не после написания письма, так как леди явно постаралась обойти это место. Строка, которая начинается со слов «великая мудрость», специально искривлена. Итак, почему состоятельная дама не выбросила порванный лист и не взяла целый? Это только предположение, но заметьте, что чернила – также самого лучшего сорта – закончились раньше, чем последний параграф. И конец его написан дешевыми чернилами, какие держат в большинстве отелей. Помните, расследуя дело о шантаже фон Ламмерайн, я провел специальное исследование истории производства чернил? Я тогда не написал монографии по этому вопросу, но собираюсь заняться этим, когда позволит время. Указанные факты могут иметь только одно объяснение: наша корреспондентка использовала последний лист дорогой бумаги и последнюю бутылку дорогих чернил, чтобы призвать нас на помощь. Мы должны чувствовать себя польщенными.