Кэрол Дуглас - Черная часовня

Но я не позволю себе поддаться эмоциям. Я даже не рассказала друзьям о неопубликованной (да останется она таковой во веки веков!) рукописи доктора, которая все равно не представляет интереса ни для издателей, ни для читателей.

Что сказал бы или сделал Годфри, узнай он, что другой мужчина испытывает столь неуместные чувства к его жене?

Спору нет, по-своему лестно, что величайший детектив нашего времени считает Ирен самой восхитительной женщиной в мире. Но как подобное восхищение повлияет на и без того высокую самооценку моей подруги, которую я, ежедневно и неустанно, стараюсь спустить на грешную землю?

Успокаивает меня лишь то, что доктор Джон Х. Уотсон, несмотря на все доверие, которое испытывает к нему его друг-сыщик, очевидно, не знает всех деталей истории. Судя по всему, у мистера Холмса есть тайны, которыми он не может поделиться даже со своим компаньоном; как доктор сам признается в своих записках, этот господин – не самое болтливое существо на свете.

И все же меня беспокоит, что я оказалась единственной хранительницей секрета, который Шерлок Холмс предпочитает держать при себе, подобно тому как другой, менее ярый приверженец строгой логики хранил бы бутон розы, выпавший из букета любимой дамы.

Ведь, по словам доктора Уотсона, мистер Холмс отказался принять от короля Богемии перстень с изумрудом, попросив в качестве единственной награды за свои труды фотографию Ирен, оставленную ею для Вилли… Вот что смущает меня больше всего.

О, если бы только я могла поделиться своими опасениями с Годфри! Ведь он заслуживает моей исключительной преданности. Возможно, потому, что нам приходилось работать вместе, Годфри всегда стоял на страже моих интересов и даже принимал мою сторону, когда Ирен вела себя уж слишком… «иренисто».

На глазах у меня выступили слезы, и я поняла, что всхлипываю. Годфри лучший среди мужчин! Интересный собеседник, мудрый советник, сильный и проницательный человек, настоящее благословение для любой женщины.

Как могла я всего несколько дней назад вообразить себе, что рада нашему с Ирен возвращению к домашней жизни исключительно в женском кругу? Если я так сильно скучаю по Квентину (когда позволяю себе думать о нем, конечно же), то насколько же, должно быть, Ирен скучает по своему мужу! Я была непозволительно, по-глупому эгоистична, и осознание этого угнетало меня.

Пока я предавалась размышлениям и испытывала муки совести, Люцифер, все это время продолжавший бороться со своей добычей, загнал ее под кровать и теперь возился там.

На лестнице кто-то запел отрывок из арии, и я поняла, что Ирен уже встала, что она полна энергии и вот-вот вытащит меня из кровати. Действительно, дверь распахнулась и я увидела свою подругу, одетую на манер кельнерши из немецкой оперы, с подносом в руках.

– Завтрак? – спросила я, садясь в постели и натягивая одеяло до подбородка в попытке незаметно вытереть слезы. – В постель? Для меня?

– Так точно. Ты проспала целых двенадцать часов, чего вполне заслуживала. Не двигайся, дай-ка я поставлю это на кровать. Ну вот! Чайник очень тяжелый и полон кипятка – только что с печи.

Я осмотрела предложенное мне изобилие. Горячая овсяная каша со смородиной и свежими сливками, источающий соблазнительный запах бекон, дольки лимона, похожие на маленькие желтые улыбки, белоснежная салфетка… Подобная забота выглядела ужасно подозрительно.

– Ты в приподнятом настроении, – заметила я.

– Вот. – Ирен, словно Люцифер мошку, схватила что-то с моего ночного столика. – Надень очки, чтобы как следует рассмотреть предстоящее пиршество.

– Они нужны мне только для работы и чтения, – возразила я. – Я уверена, что мои манеры за столом достаточно хороши и без очков.

– Ну конечно! Но, – Ирен похлопала по карману надетого на ней фартука (а она никогда не носила фартуки), – Годфри прислал еще одно письмо.

– Повод для праздника, но не для завтрака в постель. Да и Софи не понравится, что ты посягнула на ее территорию, хоть ты и хозяйка этого дома.

– Небольшой домашний бунт время от времени пойдет Софи на пользу. А то она что-то слишком раскомандовалась. С утренней почтой пришло кое-что еще… – Ирен замолчала.

– И?..

– Нас срочно вызывают в Париж.

– Снова?

– Пока ты будешь завтракать, я переоденусь, а потом вернусь и помогу одеться тебе. А пока что можешь развлечь себя письмом Годфри. Я его уже прочла: кажется, мой дорогой супруг всерьез заболел описательной лихорадкой. Адье!

С этими словами примадонна испарилась, оставив меня один на один с удивлением и тревогой.

Разумеется, я проглотила горячий завтрак со всей возможной поспешностью, с сожалением поглядывая на листы, исписанные рукой Годфри. Ирен оставила мне его безобидное письмо, но ничего не сообщила о послании, требующем нашего присутствия в Париже.

И разумеется, она подождет с подробностями до нужного момента, когда я буду накормлена, одета и погружена в экипаж.

По крайней мере, размышляла я, осторожно отхлебывая горячий чай, она готова взять меня с собой. А принимая во внимание, с какими персонажами ей, скорее всего, придется встретится, я бы и не позволила ей поехать одной.

Одной из интересных и полезных вещей, которые можно увидеть в Лондоне, является шар точного времени недалеко от Трафальгарской площади – цинковая сфера диаметром в шесть футов, которая ежедневно падает по шпилю вниз ровно в час пополудни. Это устройство служит не только местной достопримечательностью, но имеет и сугубо практическое применение, потому как по нему можно подводить часы под стандарт среднего времени по Гринвичу – еще одно английское изобретение.

В Париже, в свою очередь, 1889 год от Рождества Христова оказался также и годом Всемирной выставки, а значит, и годом Эйфелевой башни.

Вот вам, по сути, вся разница между двумя столицами, двумя странами, двумя народами. Интересное и практичное в Лондоне – в противовес кричащему и бесполезному в Париже.

На мой взгляд, конструкция, возвышающаяся теперь на протянувшемся вдоль Сены Марсовом поле, – это современная Вавилонская башня. Железный гигант был выкрашен в алый цвет, вполне подходящий богу войны, в честь которого было названо поле, где он стоял, и символизирующей его красной планете. Ну по крайней мере, башню хотя бы не сделали розовой! Никогда еще чрезмерная гордыня в форме груды искореженного металла не поднимала свой уродливый кулак к небесам с подобным вызовом.