Ник Реннисон - Биография Шерлока Холмса

Бегство Холмса из Кембриджа на лондонскую сцену и старания Майкрофта его оттуда выдворить более всего напоминают историю с Кольриджем [16], который покинул тот же самый университет на восемьдесят лет раньше, чтобы завербоваться в драгуны под неправдоподобным вымышленным именем Сайлас Томкин Комбербач. Краткое перевоплощение Кольриджа в драгуна обернулось полной катастрофой – в значительной мере потому, что он почти не умел ездить верхом. Его брату Джорджу в конце концов удалось добиться увольнения поэта под предлогом умопомешательства.

Холмс, напротив, был, по-видимому, очень хорошим актером. Уотсону предстояло запечатлеть, как, надевая очередную личину в ходе расследования, Холмс менял не только свой облик, но и самую душу сообразно роли, которую он для себя выбирал.

Объединяет же эти две истории, пожалуй, то, что юноши, наделенные исключительной гениальностью, оказавшись в тисках обстоятельств, губительных, как они инстинктивно понимали, для их дара, в поисках спасения хватались за любую соломинку.

Спорам между братьями положило конец отрезвляющее известие из Йоркшира: Уильям Скотт Холмс тяжело заболел. Холмс и Майкрофт поспешили на север, но к тому времени, когда они добрались до Хаттон-ле-Вереска, было уже поздно. Их отец скончался в последний день 1874 года.

Самой неотложной заботой стал фамильный дом, Хаттон-холл. Шерлок, оставив все мысли о сценической карьере, с неохотой вернулся в Кембридж. Майкрофт, уже заложивший основу своей уникальной роли в коридорах власти, не имел никакого желания вести жизнь деревенского сквайра и стремился вернуться в Лондон [17]. Они приняли решение продать дом, которым их семья владела более трехсот лет.

(Он перешел в руки брэдфордского фабриканта Айзека Биннса, семье которого принадлежал до середины 1920-х годов. Двоюродный внук Айзека Биннса, унаследовавший дом вскоре после Первой мировой войны, вопреки протестам Общества охраны старинных зданий в 1926 году обрек старый дом на снос, поступив как законченный филистер. Нет никаких сведений о том, как Холмс отнесся к сносу дома его детства. Возможно, он даже не узнал об этом.)

Холмс возвратился в Кембридж против воли, а администрацию Сидни Суссекса пришлось убеждать, чтобы ему позволили вернуться в колледж, но, видимо, во второй год пребывания там в жизни колледжа он участвовал еще меньше прежнего.

Где-то к концу 1875 года он покинул Сидни Суссекс без диплома и снова переехал в Лондон. На три года мы теряем его из виду, и только летом 1878 года он вновь выныривает из мрака неизвестности уже как «единственный в мире сыщик-консультант». Чем занимался Холмс в эти безвестные годы и каким образом избрал карьеру, ставшую делом всей его жизни?

У Холмса было свое объяснение на сей счет. Как он сам рассказал Уотсону, на мысль сделать профессией то, что еще недавно было развлечением, и не более того, Холмса навели похвалы его дедуктивным способностям, прозвучавшие из уст отца приятеля по колледжу, Виктора Тревора.

Тревора-старшего поразила пугающая способность Холмса с помощью наблюдательности и логики докапываться до потаенной правды, благодаря которой молодой человек узнал секреты темного прошлого Тревора. Именно это побудило Холмса посвятить свою жизнь сыску.

В рассказе «Глория Скотт» Тревор-старший говорит Холмсу, объяснившему ход своих рассуждений о его прошлой жизни: «Не знаю, как вам это удается, мистер Холмс, но, по-моему, все сыщики по сравнению с вами младенцы. Это ваше призвание, можете поверить человеку, который кое-что повидал в жизни».

К этим случайно сказанным словам Холмс возводит начало своей карьеры. Быть может, к тому времени, когда он посвятил Уотсона в эту версию, Холмс уже и сам в нее уверовал, но факты свидетельствуют, что он кривит душой.

Кажется более правдоподобным, что Холмс занялся сыском мало-помалу, а вовсе не принял сознательного решения стать сыщиком-консультантом.

«Когда я только приехал в Лондон, то поселился на Монтегю-стрит, совсем рядом с Британским музеем, и там я жил, заполняя свой досуг – а его у меня было даже чересчур много – изучением всех тех отраслей знания, какие могли пригодиться в моей профессии» [18].

Вполне вероятно, что в те дни Холмс все еще думал о карьере ученого, но, по своей воле покинув университет и не имея постоянного доступа в какую-либо хорошо оборудованную лабораторию, он не видел способа преуспеть на этом поприще. Дела подвертывались редко и обычно «по рекомендации бывших товарищей студентов».

Холмс всегда старательно подчеркивал уникальность избранного им ремесла. («У меня довольно неординарная профессия. Я – единственный в своем роде. Я сыщик-консультант – надеюсь, вам понятно, что это такое» [19].)

Между тем в Лондоне конца 1870-х годов хватало частных сыщиков. В Крейгс-корте, небольшом дворе на одной из улиц Уайтхолла, находились конторы не более и не менее как шести сыскных агентств.

Похоже, настойчивость, с какой Холмс напоминал, что он не «частный» сыщик, но «консультант», а значит, единственный в своем роде, порождалась известного рода снобизмом и подсознательным убеждением, что человек его происхождения, с его положением в обществе не должен заниматься столь вульгарным делом, как сыск.

Презрение к частным сыщикам, которое выразил Джон Скотт-Эклс, герой рассказа «В Сиреневой сторожке» («На частных сыщиков, как на известную категорию, я смотрю неодобрительно»), разделяли многие и многие. В начале XXI столетия, однако, не так просто уловить разницу между призванием Холмса и ролью других частных сыщиков, избравших местом своего обитания Крейгс-корт.

Хотя интеллектуально он неизмеримо превосходил их, а его представления о ценности работы детектива были более возвышенными, по сути, он делал то же, что и они. Даже сам Холмс, по-видимому, отчасти отдавал себе в этом отчет, поскольку в одном из поздних рассказов Уотсона («Пропавший регбист»), забыв об оговорках, называет себя «частным сыщиком».

Лондон 1878 года, в котором поселился Холмс и где ему было суждено сделать уникальную карьеру, являлся сердцем величайшей империи, какую только видел мир. Его правительственные учреждения и коридоры власти контролировали судьбы четырехсот миллионов людей по всему земному шару. Посетителей столицы она одновременно и поражала, и ужасала. Лондон ошеломлял и завораживал. «Рев его оглушает вас со всех сторон, – писал один наблюдатель. – Он находится в непрерывном бешеном движении… час за часом и день за днем возобновляются могучие пульсации его жизнедеятельности».

Для человека его класса и возраста (ему исполнилось двадцать четыре) Холмс был на удивление далек от столичной жизни. Он рос в йоркширской сельской глуши в полной изоляции, и до нас не дошло никаких свидетельств, что до своего отъезда в Кембридж он когда-либо выезжал за пределы Йоркшира. Даже его появление на подмостках «Лицеума» оказалось кратким.