Гилберт Честертон - Убийства на улице Морг. Сапфировый крест (сборник)

– Что это? – изумленно воскликнул отец Браун и замер на месте.

– Новая религия, – рассмеялся Фламбо. – Одна из тех религий, которая прощает тебе все грехи, утверждая, что ты безгрешен. Кажется, что-то вроде христианской науки. Надо мной снял контору один парень, который называет себя Калон (как его зовут, я не знаю, знаю лишь, что это не настоящее имя). Подо мной обретаются две машинистки, а сверху – этот мошенник. Сам он себя называет новым жрецом Аполлона и поклоняется солнцу.

– Ему бы стоило быть поосторожнее с выбором богов, – сказал отец Браун. – Солнце было самым жестоким из них. Но что означает этот чудовищный глаз?

– Насколько я понимаю, это у них теория такая, – ответил Фламбо. – Человек может вынести все что угодно, если разум его уравновешен. Два их великих символа: солнце и открытый глаз. Они считают, что только полностью здоровый человек может смотреть на солнце.

– Полностью здоровый человек найдет себе другое занятие.

– Ну, это все, что мне известно об этой новой вере, – беспечно откликнулся Фламбо. – Да, и разумеется, они утверждают, что могут излечить от любых болезней тела.

– А единственную духовную болезнь они могут излечить? – серьезно спросил отец Браун.

– Что же это за болезнь? – улыбнулся Фламбо.

– Уверенность в собственном полном здравии, – сказал его друг.

Фламбо больше интересовала маленькая тихая контора, располагавшаяся под ним, чем роскошный храм у него над головой. Он был южанином и посему отличался здравомыслием и мог представить себя либо католиком, либо атеистом. Любые новые религиозные направления, хоть яркие, хоть бледные, не привлекали его. Но люди его привлекали всегда, в особенности такие миловидные, как сестры-машинистки, снимавшие контору этажом ниже. Внешность у них была незаурядная: обе стройные и темноволосые, но одна была выше и отличалась особенной привлекательностью. Темная кожа, четкий орлиный профиль – думая о таких женщинах, обязательно представляешь себе их профиль, как отточенное острие какого-нибудь оружия. Казалось, она прорезала себе дорогу в жизни. Глаза на ее темном лице блестели удивительно ярко, но то был скорее блеск стали, чем бриллианта, и при изящной фигуре держалась она уж слишком прямо, отчего создавалось впечатление, что ей чуть-чуть не хватает гибкости. Младшая сестра выглядела ее тенью: бледнее, тусклее и незаметнее. Обе они носили по-деловому черные платья с маленькими мужскими обшлагами на рукавах и воротничками. В лондонских конторах таких энергичных, целеустремленных дам можно сыскать тысячи, но эти две были примечательны своим истинным, а не видимым положением.

Дело в том, что Паулина Стэси, старшая сестра, являлась наследницей не только родового герба, но чуть ли не половины графства, не говоря уже об огромном состоянии. Росла она в замках и садах, пока холодная импульсивность (эта удивительная особенность современных женщин) не привела ее к тому, что казалось ей более суровым и потому более возвышенным существованием. Впрочем, от денег своих она не отказалась, подобный поступок казался ей слишком уж романтичным или благочестивым для ее всепоглощающего практицизма. Деньги ей были нужны для того, говорила она, чтобы использовать их в практических и социальных целях. Часть их она вложила в организацию своего дела (вокруг этого ядра должно было со временем разрастись образцовое машинное бюро), а часть распределила между всевозможными лигами и обществами, привлекающими женщин к этой работе. О том, в какой степени Джоан, ее младшая сестра и партнер, разделяла этот несколько прозаический идеализм, толком не знал никто. Но она во всем следовала за своей начальницей с собачьей преданностью, которая определенной долей трагизма была даже более привлекательна, чем твердость характера и возвышенность устремлений старшей из сестер. Самой Паулине Стэси трагизм был неведом, похоже, она отрицала само его существование.

Ее сухая напористость и холодная нетерпеливость очаровали Фламбо при первой же встрече. Он стоял в фойе у лифта в ожидании мальчика-лифтера, который обычно развозит по этажам служащих и посетителей, но эта яркоглазая орлица не захотела терять драгоценное время. Резким голосом она заявила, что прекрасно знает, как устроен лифт и вполне может обойтись без всяких там мальчиков… или мужчин. Несмотря на то что контора ее находилась всего-то на третьем этаже, за несколько секунд подъема она успела изложить Фламбо многие из своих фундаментальных взглядов на жизнь и общество, из которых следовало, что она – женщина передовых взглядов, предприимчивая и любит современную технику. Яркие черные глаза ее вспыхнули от гнева от одной мысли о тех, кто не приемлет развитие механики и ратует за возвращение в жизнь романтики. Каждый человек, говорила она, должен уметь управляться с машинами, так же, как она умеет управлять лифтом. Ее, похоже, даже возмутило, что Фламбо открыл ей дверь лифта. Сам же обозначенный джентльмен поднялся на свой этаж, улыбаясь несколько смешанным чувствам, которые вызвала в нем столь вспыльчивая независимость.

Спору нет, характер у нее был решительный, деловой, а движения ее худых изящных рук были такими резкими, что создавалось впечатление, будто она вот-вот начнет крушить все вокруг себя. Однажды Фламбо зашел в ее контору с каким-то документом, который нужно было напечатать, и увидел, что она только что швырнула очки своей сестры на пол и растоптала их каблуками. Когда он открыл дверь, она как раз произносила пылкую обличительную речь насчет «всех этих тошнотворных медицинских изобретений» и о том, что тот, кто пользуется всем этим, признает себя ущербным человеком. Кончилось это тем, что она запретила сестре приносить с собой подобный искусственный и вредный для здоровья мусор и напоследок спросила, чего ей ожидать в следующий раз: деревянных ног, искусственных волос или стеклянных глаз. Когда она говорила, глаза ее сияли, как два ужасных кристалла.

Фламбо, которого подобное неистовство повергло в изумление, не смог удержаться от того, чтобы (с французской прямотой) не спросить мисс Паулину, почему ношение очков она считает большим признаком слабости, чем пользование лифтом, и почему, если наука может помогать нам в одном, не может помогать в другом.

– Это совсем разные вещи, – с надменной интонацией произнесла Паулина Стэси. – Батареи, моторы и остальные подобные вещи говорят о силе человека… Да-да, мистер Фламбо, и о силе женщины в том числе! Мы должны думать о тех великих механизмах, которые покоряют пространство и бросают вызов времени. Если есть в мире что-то возвышенное и прекрасное, то это наука. Но все эти костыли и пластыри, которыми торгуют доктора… Пользование ими – признак трусости. Доктора так носятся с ногами и руками, будто все мы от рождения – калеки и больные рабы. Но я родилась свободной, мистер Фламбо! Люди считают, что им нужны эти вещи, потому что в них воспитывали страх вместо отваги. Глупые няньки все время твердят детям, что нельзя смотреть на солнце, и в результате они не могут смотреть на него не моргая. Но с какой стати среди множества звезд должна быть такая, на которую мне запрещено смотреть? Солнце – мне не хозяин, и я буду смотреть на него открытыми глазами тогда, когда захочу.