Питер Джеймс - Клеймо смерти

Грейс попытался отогнать эти мысли. Одиночная жертва убийства — трагедия, но все же отдельная, случайная. Жертва сексуальной агрессии, мести, случайного нападения душевнобольного, домашней разборки, грабителя или ревнивого любовника. Причин, почему люди убивают — и погибают, — может быть много. Отдельные, изолированные, трагические случаи.

Правила меняются, когда убийства связаны между собой. Три или больше, в разных местах, с некоторым временным промежутком — и вот у вас уже, по определению, серийный убийца. В Брайтоне серийных убийц не было давно. Ему за все время службы таковые не попадались — по крайней мере, полиция о них не слышала.

Грейс уже предупредил жену, что рано домой не вернется, хотя Клио и пыталась соблазнить его обещанием приготовить коктейль с авокадо и креветками и жаренную на гриле дуврскую камбалу. Он изрядно проголодался и с удовольствием полетел бы сейчас домой — повидать Ноя, выпить пару бокалов вина, вкусно поесть и провести вечер с Клио.

Зазвонил телефон.

Грейс тут же взял трубку.

— Все хорошо? — поинтересовался Гленн Брэнсон.

— Не особенно. А у тебя?

— Ну, вообще-то кое-что новенькое есть. Может, оно ничего и не значит, но я хотел бы услышать твое мнение.

— Говори.

— Как насчет промочить горло? Я бы не прочь. И вот-вот освобожусь.

— У нас сегодня пятница? А как же свидание с той репортершей из «Аргуса»… как ее там… Шивон Шелдрейк? Не выгорело?

— Ха-ха. Очень смешно.

— Ладно, пропустить стаканчик не помешает. Только по-быстрому и в меру. «Черный лев»?

— Через четверть часа?

— Дай мне минут сорок — сорок пять. Надо заскочить домой, забрать вещи — отложил кое-что для благотворительного магазина.

— Понимаю, нелегко.

— Нелегко. И на душе скверно.

— Но ты это прошел. Ты счастлив. У тебя началась новая жизнь, и я рад за тебя.

— Спасибо, друг. Ты прав — я действительно счастлив.

И все же на сердце было тяжело. Грейс прошел на парковку и сел в машину Клио — она теперь пользовалась его «альфой», которая была оборудована детским сиденьем. Будущее сулило много хорошего, но расставание со старым домом, освобождение его от привычных, сроднившихся с домом вещей давалось нелегко.

Минут через пятнадцать он свернул с Черч-Роуд и покатил по направлению к Кингсвей и набережной, где они с Сэнди жили когда-то и где были счастливы. В окнах домов по обе стороны от дороги светились рождественские огни, и только его собственный, одноквартирный, в псевдотюдоровском стиле 1930-х, как будто притаился в темноте.

Грейс остановился на подъездной дорожке перед гаражом. Там, за дверью, заметенная пылью, до сих пор стояла, словно дожидаясь возвращения хозяйки, машина Сэнди. Он вошел в дом через передний вход. За прошедшую со времени последнего визита неделю за дверью выросла такая горка всевозможных рекламных буклетов, счетов и листовок из местных заведений, попавших внутрь через почтовый ящик, что ему пришлось поднапрячься, чтобы сдвинуть ее с места.

Он включил свет и прошел в кухню. Достал из-под раковины стопку черных пластиковых пакетов и направился с ними в спальню, остававшуюся почти такой же, какой была десять лет назад. Открыл шкаф Сэнди и начал снимать с вешалок и укладывать в мешок ее одежду. Вещи до сих пор хранили — или ему это только казалось? — слабый аромат ее духов, пробивавшийся из-под запаха плесени. Вместе с ним нахлынули воспоминания.

Он наполнил один пакет, потом другой, и едва ли не каждая вещь отзывалась той или иной ассоциацией. На штанге глухо клацали пустые вешалки. Он опустился на колени и стал складывать в третий мешок ее обувь. Не забыть бы заглянуть в гардероб внизу, собрать ее пальто. Закончив, он выпрямился и оглядел комнату. Возле кровати стоял шезлонг, купленный давным-давно и в ужасном состоянии в аукционном зале в Льюисе. Сэнди заменила старый материал новым, современным, с рисунком в форме черно-белого зигзага. На нем лежал потрепанный игрушечный хорек, которого она хранила с детства. Грейс сунул его в мешок, потом снова достал и положил на шезлонг. Расстаться с игрушкой вот так запросто, отдать кому-то не хватило смелости. Но и взять ее в новый дом он бы не решился.

Черт, как же все тяжело.

А что, если?..

Если она вернется и пожелает получить хорька обратно?

Грейс вдруг поймал себя на том — такое в последние годы случалось уже не раз, — что не может вспомнить ее лицо.

Он прошел к туалетному столику орехового дерева и посмотрел на фотографию в рамке, стоявшую между ее бутылочками и баночками.

Этот снимок сделали в ресторане роскошного отеля возле Оксфорда, «Медведь в Вудстоке», где они отмечали очередную годовщину свадьбы после его поездки на конференцию по фингерпринтингу ДНК и незадолго до ее исчезновения. Он был в костюме и при галстуке, Сэнди — в вечернем платье, с неизменной улыбкой, обращенной на сей раз официанту, которого они попросили щелкнуть фотоаппаратом.

Рой посмотрел в кристально чистые глаза цвета неба. Как случилось, что ее образ почти стерся из его памяти? Он не мог выбросить фотографию. Не мог ничего с ней сделать. Надо положить ее в какой-нибудь чемодан и засунуть куда подальше, в угол чердака их с Клио нового дома.

Он взглянул на стопку книг на прикроватном столике и на те, что стояли аккуратным рядком на полке над камином, заколоченным бывшими владельцами, но открытым потом Сэнди. Иногда она даже растапливала камин, потому что считала это романтичным.

Он взял верхнюю книжку, «Отель у озера» Аниты Брукнер, купленную им по ее просьбе к Рождеству. Открыл. И прочитал надпись: «Моей дорогой Сэнди. На наше четвертое Рождество. Любви моей жизни. ХХХХХ».

Что случилось с тобой? Где ты сейчас? Надеюсь, покоишься с миром.

Он поцеловал книжку, а потом бросил ее, с остальными, в новый мусорный пакет.

Пятница, 12 декабря

У Анетты Липперт шла семьдесят пятая минута ночной смены в отделении интенсивной терапии клиники, которой она отдала большую часть своей профессиональной карьеры. Мюнхенская клиника «Швабинг» имела репутацию — на ее взгляд, совершенно заслуженную — одной из лучших в Германии нейрологических больниц; в отделении интенсивной терапии на каждого пациента приходилась одна медсестра.

Будучи старшей медсестрой, она обычно брала утреннюю смену, на которую приходилась большая часть переводов и операций, но из-за поразившей город эпидемии гриппа и нехватки персонала ей в некоторые дни приходилось работать круглосуточно.

Ночная смена — долгая и скучная. В ночную смену почти ничего не происходит. В отделении поддерживалась одна и та же температура, двадцать четыре градуса по Цельсию, и поэтому здесь бывало душновато, хотя пациенты, занимающие пятнадцать коек, никогда не жаловались. Многие из них и не разговаривали. Исключение составляла находящаяся в коме неопознанная женщина на кровати номер 12, иногда бормотавшая что-то неразборчивое, без начала и конца.