Никки Френч - Близнецы. Черный понедельник. Роковой вторник

– А давай, – предложила она, – заведем собаку.

– Ты никогда раньше об этом не заговаривала.

– Кокер-спаниеля. Он небольшой, но и не слишком маленький, и шуму от него немного. Хочешь поговорить о том, что ты чувствуешь?

– Если ты хочешь собаку, то я не против. Может, сделаем себе такой подарок на Рождество? – Он явно старался проявить интерес к этой теме.

– Что, вот так сразу?

– Ну ты же сказала, что хочешь кокер-спаниеля? Ладно.

– Да я просто так подумала.

– Давай придумаем, как назовем его. Кого ты хочешь, мальчика? Пусть будет Билли. Или Фредди. Или Джо.

– Я вовсе не это имела в виду. Наверное, не стоило поднимать эту тему.

– Извини, это я виноват. Я не…

Он не договорил. Он просто не мог придумать, что же это было, чего он «не».

– Может, лучше скажешь, что случилось?

– Да ничего не случилось. Не могу объяснить.

Они снова оказались рядом с детской площадкой, словно их притянуло туда магнитом. Качели и карусель стояли пустые. Алан замер. Он высвободил руку, за которую держалась жена, и вцепился в перила. Постоял так несколько минут, не шевелясь. Затем прижал ладонь к груди.

– Тебе плохо? – заволновалась Кэрри.

– Не плохо. Странно.

– В каком смысле?

– Не знаю. Странно. Словно приближается буря.

– Какая буря?

– Не волнуйся.

– Возьми меня за руку. Облокотись на меня.

– Кэрри, погоди секунду.

– Скажи, что ты чувствуешь? Где-то болит?

– Не знаю, – прошептал он. – В груди…

– Вызвать тебе врача?

Он наклонился так низко, что она не видела его лица.

– Нет. Не бросай меня.

– Но можно же вызвать с мобильного…

Она пошарила рукой под пальто и выудила телефон из кармана брюк.

– Сердце бьется так сильно, словно вот-вот выскочит из груди, – пожаловался Алан.

– Все, я звоню в «скорую»!

– Не надо. Пройдет. Всегда проходит.

– Но не могу же я просто стоять и смотреть, как ты страдаешь!

Она попыталась обнять его, но он стоял в такой неудобной позе, так сильно согнувшись, что она оставила эту затею. Она услышала, как он всхлипнул, и на мгновение ей захотелось убежать, бросить его, такого неуклюжего и отчаявшегося, в сгущающихся сумерках. Но, разумеется, она осталась. И наконец она почувствовала: что бы ни мучило его, оно отступает, и вот он уже выпрямился в полный рост. Она заметила бисеринки пота у него на лбу, но когда взяла его за руку, та оказалась холодной.

– Тебе лучше?

– Немного. Прости.

– С этим надо что-то делать.

– Само пройдет.

– Не пройдет. Тебе становится все хуже. Неужели ты думаешь, я по ночам ничего не слышу? К тому же твое состояние отражается на работе. Ты должен пойти к доктору Фоули.

– Уже ходил. Он снова выпишет мне снотворное, от которого я вырубаюсь, а с утра чувствую себя как с бодуна.

– Значит, сходи еще раз.

– Я уже все анализы сдал. Да у него по лицу все видно! Я ничем не отличаюсь от половины его пациентов. Я просто устал.

– Но это же ненормально! Алан, пообещай мне, что пойдешь к нему.

– Как скажешь.

Со своего привычного места в красном кресле в центре комнаты Фрида четко видела, как на противоположной стороне улицы в стены зданий на строительном участке, раскачиваясь, врезается груша. Стены начинали трястись, а потом резко падали на землю; внутренние стены неожиданно становились внешними, и ей открывался узор на обоях, старый постер, уголок книжной полки или камина – тайное внезапно становилось явным. Она наблюдала за сносом все утро. Ее первый пациент – женщина, чей муж неожиданно умер два года назад, но горе и шок так и не оставили ее, – сидела перед ней, наклонившись вперед и всхлипывая; от слез ее до того приятное лицо покраснело и опухло. Фрида не ослабляла внимания, но замечала детали краем глаза. Пока ее второй пациент – его направили к ней из-за прогрессирующего невроза навязчивых состояний – ерзал в кресле, вскакивал, снова садился и раздраженно повышал голос, Фрида смотрела, как груша врезается в многоквартирный дом. Почему то, что создавалось так долго и с таким трудом, можно так легко и быстро разрушить? Трубы складывались, окна вылетали из рам, полы исчезали, галереи сглаживались. К концу недели все превратится в щебень и пыль, и мужчины в касках будут ходить по развалинам, отбрасывая ногой детские игрушки и предметы домашнего обихода. Через год на руинах старых зданий вырастут новые.

Мужчинам и женщинам, переступающим порог ее кабинета, она говорила, что предлагает им ограниченное пространство, где они могут исследовать свои самые темные страхи, самые недопустимые желания. В ее кабинете царили прохлада, чистота и порядок. На стене висел рисунок, в центре комнаты стоял низенький столик с лампой, дающей мягкий свет сумрачными зимними днями, рядом с ним, напротив друг друга, – два кресла, на подоконнике – цветок в горшке. За окном с лица земли стирали целую улицу многоэтажных зданий, но здесь они были в безопасности – пусть и недолго.

Алан понимал, что раздражает доктора Фоули. Наверное, тот рассказывает о нем своим собратьям по ремеслу: «Опять этот чертов Алан Деккер, вечно он стонет, что не может спать, что у него нет сил… Почему он просто не возьмет себя в руки?» Но он пытался взять себя в руки. Он принимал снотворное, сократил употребление алкоголя, увеличил физические нагрузки. Но по ночам он лежал без сна, слушал, как неистово бьется сердце, – просто удивительно, как оно не взорвалось до сих пор от напряжения? – и чувствовал, как по телу градом катится пот. На работе он сидел за столом, напряженно выпрямив спину, сжав руки в кулаки, смотрел на бумаги перед собой и ждал, когда же пройдет волна удушливого страха, надеясь, что коллеги ничего не заметят. Потому что подобная потеря самоконтроля унизительна. И она пугала его. Кэрри что-то там говорила о кризисе среднего возраста. В конце концов, ему уже сорок два года. В этом возрасте мужчины слетают с катушек: пьют, покупают мотоциклы, заводят интрижки на стороне – просто пытаясь вернуть уходящую молодость. Но ему не нужен мотоцикл, как не нужны и интрижки. Он не хотел вернуть молодость. Его молодость была наполнена чувством неловкости и болью, чувством, что он живет не своей жизнью. А теперь он жил своей жизнью, у него была Кэрри, был свой домик, на который они копили вместе и за который им осталось выплачивать кредит еще тринадцать лет. Конечно, он мечтал о чем-то большем, но мечты и надежды есть у всех, однако же эти «все» не падают в обморок во время прогулки в парке и не просыпаются в слезах. А иногда ему снились кошмары – он даже думать о них не хотел. Это ненормально. Это не может быть нормальным. Он просто хотел избавиться от кошмаров. Он не хотел принадлежать к тому типу людей, в чьей голове может происходить подобное.