Чарльз Камминг - Холоднее войны

Рэйчел наконец поняла, как много досталось ей от отца, – особенно четко это было видно теперь, когда он ушел, – и ей вдруг показалось, что он живет внутри ее и ей никогда не удастся отделаться от его влияния. И если уж честно, ей этого совсем не хотелось. После смерти отца ее чувства к нему стали сложнее. Она злилась на него за то, что он всегда держал ее на расстоянии – в эмоциональном смысле, но в то же время вспоминала те редкие моменты, когда он обнимал ее, или брал на ужин в Лондон, или сидел в первом ряду, когда ей вручали диплом в Оксфорде, и это и согревало, и разрывало ей сердце. Конечно, Рэйчел хотелось бы, чтобы отец был верен своей семье, но гораздо больше она сожалела о том, что не спросила его тогда напрямую, не заставила во всем признаться. Возможно, отец сошел в могилу, зная, что дочь презирает его. И чувство вины Рэйчел временами становилось совсем уж мучительным.

Они были так похожи. И при этом не в ладах практически всю ее взрослую жизнь. Возможно, именно поэтому они к ней и пришли? Поэтому предложили сотрудничество?

Способность быть шпионом заложена в генах. Это талант, который передается из поколения в поколение.

Если бы повезло с течением, Том смог бы добраться до Турции за пару часов. От Карфаса до Чешме было меньше десяти километров; паром из города Хиос доставил бы его туда за сорок пять минут. Вместо этого, придерживаясь плана, разработанного в Лондоне, он полетел обратно в Афины, а затем пересел в дневной самолет до Анкары. Во время полета они все время проваливались в воздушные ямы, приземлились около пяти, и вдобавок еще час ушел у Тома на поиски багажа в хаосе турецкого аэропорта, где было слишком много служащих и уж тем более пассажиров.

Дуглас Тремэйн, правая рука Уоллингера в Анкаре и в настоящем глава отделения, ожидал его в зале прибытия. Интересно, подумал Том, что означает его личное присутствие в аэропорту? Что Тремэйн крайне серьезно относится к расследованию гибели своего шефа или что ему до смерти скучно и он рад любому новому человеку? На нем был идеально отутюженный льняной костюм и рубашка – по виду очень дорогая. Вдобавок Тремэйн вылил на себя достаточно одеколона, чтобы у любого в радиусе двадцати футов начинали слезиться глаза. Его волосы были тщательно уложены, а коричневые туфли-броги сияли бриллиантовым блеском.

– Я думал, мы встретимся за ужином, – заметил Том, забрасывая на плечо сумку. Они направились к стоянке. Тремэйн был бывшим армейским офицером (не женат, личностные характеристики неизвестны), с которым Тому довелось совсем немного поработать в конце 1990-х, когда оба они служили в Лондоне. Как и некоторые другие его коллеги, Том пришел к выводу, что Тремэйн, судя по всему, пока еще не нашел в себе достаточно храбрости, чтобы признаться хотя бы самому себе – не говоря уже о других, – что он гей. Красивый настолько, что это практически невозможно было выносить, Тремэйн был хорош, как правило, в малых дозах. Мысль о необходимости провести вместе с ним следующие несколько часов – а потом еще два полных дня и две ночи в британском консульстве, разбирая документы Уоллингера, – сразу привела Тома в уныние с некоторой примесью ужаса.

– Ну, у меня было свободное время, и я прекрасно знаю, что за народ местные таксисты, так что решил сделать тебе сюрприз. И мы сможем начать говорить о делах уже в машине.

Учитывая тот факт, что Тремэйн был известен турецким властям, можно было с уверенностью предположить, что все, сказанное в машине, будет записано и передано в MIT, Турецкую разведывательную службу.

– Как давно ты ее проверял? – поинтересовался Том, забросив сумку в багажник. На левом заднем крыле машины красовалась вмятина – незалеченный шрам жертвы дорожного движения Анкары.

– Не волнуйся, Том, не волнуйся. – Тремэйн сам открыл для него дверь, как шофер, который напрашивается на чаевые. – Взял ее только вчера днем. – Он похлопал по крыше. – Она чиста, как утренняя роса.

– Но за ней кто-то ездит?

Прежде чем ответить, Тремэйн сел за руль и завел двигатель.

– Иранцы. Русские. Турки. Разве это не часть моей работы? Отвлекать на себя слежку, чтобы такие, как ты, могли спокойно заниматься своим делом?

Если такое положение вещей его и напрягало, Тремэйн ничем не выдал своего раздражения. Он принадлежал к породе шпионов более тихих, слегка обленившихся, обычно не возражавших против службы в тени своих более активных коллег. Уоллингер был звездой Турции, специальный уполномоченный Амелии; он отвечал за реструктуризацию операций МИ-6 на Ближнем Востоке и возглавлял команду голодных молодых волков, жадных до действия офицеров разведки, жаждущих нанимать агентов и проводить операции против множества врагов в Анкаре и за ней. Будь на то его воля, Тремэйн ни за что не стал бы рваться к власти и выбивать себе пост главы отделения.

Через несколько минут «вольво» Тремэйна уже тащился по типичному турецкому шоссе, а к Тому возвращались смутные воспоминания об Анкаре – городе без души, распростертом в степях… Безликие здания неопределенного возраста… странный, беспорядочный ландшафт. Он бывал здесь дважды, оба раза – ради встречи с представителями MIT, и не запомнил ничего, кроме колючей январской метели, из-за которой здание британского посольства стало похоже на отель на горнолыжном курорте в Альпах.

– Так что мы тут задраиваем все люки. Готовимся к трудным временам и пытаемся привыкнуть к новой ситуации. – Том вдруг понял, что, занятый своими мыслями, он понятия не имеет, как долго Тремэйн уже произносит свой монолог. – Я не смог приехать на похороны, как ты знаешь. Должен был приглядывать здесь за всем.

Том чуть-чуть приоткрыл окно и зажег сигарету – четвертую с тех пор, как приземлился самолет.

– Это было нелегко. Очень трогательно. Масса старых знакомых. И полным-полно неотвеченных вопросов.

– Ты думаешь, он мог… устроить крушение сам?

Тремэйну хватило такта выдержать паузу, прежде чем задать вопрос, но момент был максимально неподходящий, и это вызвало у Тома раздражение.

– Скажи мне сам. На твой взгляд, Пол производил впечатление человека, склонного к суициду?

– Нет, совсем нет. – Тремэйн ответил быстро и без колебаний, хотя не замедлил сделать небольшое добавление: – По правде сказать, мы не слишком-то часто общались. Мы не были друзьями или даже приятелями. Большую часть времени Пол проводил в Стамбуле.

– Была ли для этого какая-то особая причина?

Тремэйн чуть замялся.

– Но там же главная станция [11].

– Я прекрасно об этом знаю, Дуг. Именно поэтому я и спросил – была ли «особая причина».

Он снова «тралил», пытаясь выудить хоть что-нибудь полезное – тех, от кого Уоллингер получал информацию (не важно, осознанно они ее давали или неосознанно), его контакты, его женщин. Море документов, телеграмм и так далее, в которое Тому предстояло на много часов погрузиться завтра, представило бы ему официальную версию интересов и поведения Уоллингера, но ничто не могло сравниться по ценности со слухами и сплетнями.