Карл-Йоганн Вальгрен - Тень мальчика

Наверху послышался негромкий вой и лязг – очередной поезд затормозил на станции. Сзади напирали люди. Маленький, не прекращая кричать, сделал попытку вылезти из коляски. Он посадил его одной рукой, другой крепко держал Кристофера, а коляску толкал животом.

Лестница или лифт?

По лестнице быстрее, но пандус для колясок выглядел довольно крутым. К тому же Джоель ни на секунду не прекращал орать. Лифт спокойнее. Он нажал кнопку вызова.

– Пап, а можно, я по лестнице?

И этот взгляд снизу вверх, противостоять которому невозможно. Карибский взгляд. Как у бабушки Кристофера, его матери, которую он, впрочем, почти не помнил. Или как у собаки с длинными ушами.

– Нет, нельзя.

– Ну, пожалуйста… вы на лифте, а я побегу по лестнице. Спорим, я раньше?

– Ты еще слишком мал.

Кристофер так и не выпускал из руки наполовину съеденный пакетик с конфетами, щека измазана чем-то красным. Шоколадная ручонка… вдвое меньше его собственной. Как он мог пить пиво кружку за кружкой с двумя детьми на руках? Идиот…

– Пожалуйста! Ну, пожалуйста! Я подожду вас там, наверху…

– Я сказал – нет.

На лицо мальчика внезапно упала тень. Он повернулся. Та самая крестьянка.

– Можешь пойти со мной по лестнице. Я буду держать тебя за руку, а папа приедет.

Она прошла через турникет сразу за ними, вежливо уступив место отцу с двумя капризничающими детьми. Кристофер уставился на нее во все глаза – не знал, что делать: то ли застесняться, то ли принять предложение.

– Можно я пойду с тетей? – решился он наконец.

– Ну, хорошо. Только держи тетю за руку, а то упадешь. Смотри, сколько народу. А на перроне сядь на лавку и подожди полминуты.

– Я посижу с ним, – любезно предложила женщина. – Мы вас дождемся, не волнуйтесь. Пошли, молодой человек…

Кристофер улыбнулся во весь рот, показав задорные прогалы на месте выпавших молочных зубов. Тетушка ласково, чуть не по-матерински смотрела на него и тоже улыбалась… эту улыбку он тоже не забудет. Впечаталась в память навсегда.

Посмотрел им вслед – маленькая ручка Кристофера в большой руке женщины. Она что-то ему сказала, он посмотрел на нее своими черными, как маслины, глазенками и весело кивнул. Как раз в эту секунду звякнул колокольчик – лифт возвестил о своем прибытии.

Он вкатил коляску и нажал кнопку… Мозг сделал несколько поляроидных снимков. Очень скоро они проявятся и останутся с ним навсегда – наборный потолок с тремя лампами, табличка – «750 килограммов или 10 человек», окурки на полу, в углу – недопитая банка пива.

Лифт дернулся и остановился.

Открыл дверь, и его внезапно – и совершенно непонятно почему – прошиб холодный пот. Он совершенно протрезвел. Малыш в коляске замолчал, словно не хотел больше надоедать взмыленному папаше. Покатил коляску на перрон. С одной стороны металлическая сетка, отделяющая пассаж от лестницы, с другой – плексигласовая перегородка. Отсюда видны рельсы, но не видно лестничную площадку.

Идущий в противоположном направлении поезд всосал последних пассажиров. «Прошу занять свои места. Двери закрываются»… двери и в самом деле с сытым чмоканьем закрылись. Состав медленно пополз вдоль перрона.

Сейчас он увидит Кристофера на скамейке с этой приветливой тетушкой.

Как он любит Кристофера…

Он завернул за угол с коляской и огляделся. Лестница пуста. Ни одного человека. Отсюда видно дверь лифта внизу, ту самую дверь, в которую он только что втолкнул коляску, белые кафельные стены на площадке, свисающие с потолка гофрированные лампы. Граффити на пустой скамейке.

Джоель опять захныкал. Он освободил его от ремня, поставил на пол и посмотрел на перрон. Пустые скамейки. Красные драконьи глаза уходящего поезда. Какой-то пенсионер внимательно читает объявления на стенде.

– Кристофер! – крикнул он.

Вернее, хотел крикнуть, но получилось почти шепотом, будто он внезапно потерял голос.

Его передернуло. Ледяной ком распер грудь и медленно, под собственной тяжестью, опустился в промежность.

– Кристофер! КРИСТОФЕ-Е-ЕР!

Эхо заметалось от одной кафельной стены к другой, и откуда-то издалека, словно из другого времени, из другого мира, из черной пасти туннеля до него донесся плач Джоеля.

Все началось с мелодии. Для Катца все началось с мелодии. Шесть нот в каждой фразе, чередующиеся минор и мажор.

Издалека, глухо, но гулко, будто под водой.

И вдруг он обнаружил, что рядом на корточках сидит совершенно неизвестная ему женщина с ложкой в руке. Она-то, скорее всего, музыку не слышит, а может, и слышит, но ей наплевать. Мозг сортирует внешний мир и отбрасывает все ненужное.

Она протянула ему прозрачную пластиковую упаковку: десять шприцев по пять кубиков. Стандартных, с оранжевой канюлей. У нее-то своя техника. Туберкулиновые иглы. Волосяной толщины, можно всадить в самую маленькую вену – на ноге или на кисти.

Он покосился на нее – блузка с длинными рукавами. Та же униформа, что и у него, – длинные рукава с манжетами, чтобы скрыть следы от уколов.

А вон там, у опоры моста, стоят его родители, Анн и Беньямин, рука об руку, поглощенные своей любовью – любовью, не оставлявшей места ни для кого, в том числе и для сына… Он ненавидел их за это, свою мать из Норрланда и еврейского отца. Ненавидел, хотя никогда не мог и стыдился в этом признаться… И они исчезли, еще бы им не исчезнуть, они давно мертвы. Даже не исчезли – не растворились в воздухе, а ушли, скрылись за бетонной опорой, изгвазданной сверху донизу граффити…

Данни огляделся. Неужели он опять там, откуда вышел… На улице, на грязном матрасе рядом с вентиляционной решеткой, под опорой моста в северо-западном Стокгольме…

А вот это странно: его участок отгорожен… или как можно назвать камни, кое-как выложенные по периметру матраса? Иллюзия стен в спальной? Раскопки древних поселений? А эти сапоги на куске брезента – чьи это сапоги? Его собственные?

Он посмотрел на воду. На другом берегу залива – пляж и большая лодочная база, торчат мачты яхт. Транебергский мост, когда-то считавшийся самым длинным бетонным мостом в мире, нависает серой громадой. Построен в эпоху несокрушимой веры в светлое будущее, а со временем стал притоном для бомжей и наркоманов.

На опорах моста тоже граффити – огромные, затейливо изукрашенные. Повсюду валяются банки из-под аэрозольных красок, а чуть подальше – бесчисленные ватные тампоны, в майском тепле их вполне можно принять за большую грядку маргариток.