Карл-Йоганн Вальгрен - Тень мальчика

Катц помнил наркоманов у Коттбуссер Тор в Берлине пятнадцать лет назад, беззубых Kottijunkies , как их тогда называли, – они, сидя на корточках, кипятили эти грязные тампоны в надежде выдоить из них остатки желтого героина, разведенного в аскорбиновой кислоте. Воду тащили откуда угодно – из луж, из общественных сортиров… и он сам был тогда немногим лучше… Надо признаться – он был немногим лучше. Но ему удалось выбраться. Потрясающее везение… Вмешательство высших сил. Зачем он их опять испытывает, эти высшие силы?

Мелодия продолжалась. Как-то механически, издалека, будто на шарманке. Империя грязи , он хотел от нее избавиться, и ведь думал, что уже избавился.

– Смола забивает иглу, – пожаловалась женщина. – Дерьмо, а не героин.

Она сама не своя. И он тоже… Это невыносимое, сосущее желание наркотического кайфа, желание опустить занавес, отгородиться от мира, эта тоска по великой пустоте, по флуктуации времени, по телесному воскресению из мертвых… Женщина грязно ругается, колдует что-то над своими примочками. Где-то он ее встречал. Откуда-то он ее знает, но не помнит откуда.

На земле расстелена газета, на ней суповая ложка с гнутой ручкой – чтобы, не дай бог, не рассыпать дозу. Он заметил ужас в ее глазах и предложил нюхнуть кокаин, чтобы успокоиться.

– Да пошел ты… не мешай.

– Забудь…

Ему-то что за дело? Никакого дела ему до нее нет. Он занялся работой: вытащил из кармана бутылочку с водой, налил в обрезанную банку из-под кока-колы, где уже ждал героин. Поставил на огонь, подождал, пока закипит. Оторвал кусок ваты, скрутил шарик – вполне надежный фильтр – и набрал содержимое в шприц. Удивительно – после стольких лет рука так же тверда. Это как плавать или ездить на велосипеде: раз научившись, не разучишься никогда.

Закатал рукав, стянул руку выше локтя жгутом из старых колготок. Поднял шприц иглой кверху и осторожно выдавил последние пузырьки воздуха.

Десять лет прошло, а навыки остались. Он мог держать шприц и в правой, и в левой руке – безразлично, когда-то специально тренировался. Тогда это было очень важно. Он тогда не слезал с иглы, и надо было уметь быстро, пока не начался колотун абстиненции, сменить руку, если на левой не отвечали вены.

Между опорами моста в чистейшей голубизне весеннего неба застряло пухлое дымчато-белое облачко… По мосту, приближаясь к станции, замедлял бег серебристо-синий поезд метро.

Майское тепло пришло резко и неожиданно – совсем недавно, в конце апреля, шел снег.

Тогда… тогда, давно, он и жил здесь, под мостом. А сейчас? Все повторяется?

Нет… его офис в нескольких сотнях метров, в Транеберге, он же совсем недавно сидел там, согнувшись над компьютером… что происходит? Может, перепутал хронологию, поместил начало в конец, или наоборот?

Кто я такой? Ну, нет, я твердо знаю, кто я такой: Данни Катц, сорока четырех лет от роду, единственный ребенок рано погибших родителей. Бывший переводчик в Министерстве иностранных дел. Гражданский переводчик и программист в Министерстве обороны. Бывший бомж, бывший наркоман. Может, бывших и не бывает, но он один из немногих, кому удалось встать на ноги. Частный предприниматель – ничего примечательного. Небольшая переводческая фирма, заказы от частных предприятий, чаще военных. Денег фирма приносит не так уж много, но достаточно, чтобы платить за двухкомнатную квартиру в том же здании и жить тихой, непритязательной жизнью. Без загулов. Потому что любой загул приведет его сюда. Под мост.

У опоры, там, где он только что видел родителей, стоит человек. Совершенно голый. Что-то с глазами… странное ощущение – оказывается, он умеет произвольно увеличивать и уменьшать изображение. Абсолютно голый мужчина с окровавленными ногами. Что это? Видение? Знак… и как его толковать? Он зажмурился и вновь открыл глаза. Никого нет. Значит, галики.

Он даже махнул рукой, как отмахиваются от мухи, и сосредоточил внимание на собственном предплечье. Слегка похлопал пальцами по локтевой ямке, чтобы оживить кровоток. Двадцать градусов наклон, игла смотрит вверх, по направлению к сердцу. Всегда к сердцу. Угол должен быть достаточно острым, иначе проткнешь вену.

И в глубине души он так и не мог понять: зачем? Десять лет он свободен от наркоты. Десять лет ежедневной борьбы, собраний АН, Анонимных наркоманов, короткие периоды на метадоне, программа реабилитации в Уттерйерне, оплаченная его коллегой из Министерстве обороны, Рикардом Юлином. Рикард потратил немало сил и денег, подчас ставил на карту свой престиж, чтобы вытащить его из пропасти, вернуть в систему, найти работу… подстилал солому, где только мог, нашел работодателей… и все псу под хвост. Все псу под хвост…

Не может этого быть. Что за работу он делал в последнее время? Какая-то IT-фирма заказала данные о белорусских телефонных сетях. Перевел пару годовых отчетов, несколько статей из официальных деловых газет в Минске.

Он осторожно ввел иглу, угадывая смутную голубизну вены под кожей, и осторожно потянул поршень на себя.

Должна появиться кровь.

Ему вовсе не хотелось всадить дозу в мягкие ткани – во-первых, это довольно болезненно, а во вторых, пройдет вечность, прежде чем героин начнет действовать.

Вот так!

Попал с первого раза. В шприце под поршнем расплылось темно-красное облачко. Он зубами развязал узел на стягивающих плечо колготках. Кайф пришел немедленно. Все мышцы расслабились, обволокли скелет, как перина, веки сразу отяжелели, и он закрыл глаза. Божественное, неописуемое ощущение – только сейчас он осознал, насколько ему не хватало его все эти годы. Он резко выдернул иглу, капля крови попала на грудь сорочки, но это его уже не волновало. Вытащил из кармана платок и прижал место инъекции.

Теперь на месте окровавленного человека появился другой – в черном костюме и широкополой шляпе. Данни зажмурился и снова открыл глаза. Человек исчез. Даже гадать нечего, кто это, все равно его не было. Почему появляются и исчезают люди?

Над головой опять прогромыхал поезд метро.

Он посмотрел на женщину. Та закончила возню, набрала шприц и выгнала воздух. Черные, очень черные волосы, и лицо немного восточное. А глаза не черные, нет… бутылочно-зеленые. Красивый рот. И очень белая кожа. Как у Белоснежки.

– Я тебя знаю, – сказал он. – Где мы встречались?

– А я тебя не знаю. Это только ты так думаешь, что меня знаешь…

Даже попытки не сделала вспомнить. И что это вообще значит – только ты думаешь… а кто так не думает?

Но ей сейчас не до него. Она спустила штаны, приподняла винно-красные трусики, поискала вену в паху, не нашла, подняла левую руку к шее и начала ощупывать ее. Ногти почти все сломаны. Или обгрызены. Не надо бы в шею, говорят, опасно… впрочем, такой тонкой иглой большого вреда не наделаешь. Но и эту попытку она оставила.