Линда Лафферти - Невеста смерти

– Итак, дитя мое, мой брат рассказал мне о твоей беде. Похоже, ты приглянулась Габсбургу, пусть и незаконнорожденному.

– Да, госпожа. Дон Юлий выказывает мне нежеланное внимание.

– Нежеланное… Понимаю.

Маркета поерзала на неудобном и слишком узком для нее табурете.

– Я должна была всего лишь держать чашу для сбора крови, – добавила она.

– И ты, как я поняла, заговорила с ним. Хотя тебя и предупреждали не произносить ни слова.

– Да, но только лишь для того, чтобы содействовать лечению. Он отказывался ставить пиявок, а это единственный способ уравновесить его гуморы.

Монахиня слегка отклонилась назад, к прямой и жесткой спинке стула. Маркета уже заметила ее неровное дыхание и частое откашливание.

– Единственный способ, говоришь… Да, твой отец упоминал, что ты проявляешь большой интерес к медицине, – сказала настоятельница.

– Да, госпожа.

– И ты вполне уверена, что это средство – кровопускание – есть путь к исцелению королевского сына?

– Да, уверена. Он определенно неуравновешен – в нем избыток желтой желчи.

– И эта желтая желчь… в чем она проявляет себя?

– В гневе. Жестокости. Насилии. Нездоровых мыслях.

– И в распутстве, так? Твоего Габсбурга вряд ли можно назвать образцом добродетели.

Маркета почувствовала, как напряглась у нее спина.

– Он мне не ухажер. Он – папин пациент. И он безумен. Вы ведь слышали, наверное, вопли и крики, что доносятся из замка?

Обдумывая ответ племянницы, Людмила обвела взглядом комнату.

– Скажи мне, чем еще одарил тебя Господь?

Девушка недоуменно уставилась на собеседницу в тусклом свете.

– Не понимаю…

– Случалось ли тебе слышать зов иных? Другого мира? Видеть сны, преследовавшие тебя потом на протяжении дня? Не чудились ли тебе голоса?

– Боюсь, у меня нет вашего духовного призвания.

Тетя вскинула брови и поджала губы.

– Не говори так, Маркета. Ты чувствуешь неуравновешенность гуморов. Возможно, ты умеешь воспринимать и то другое, что недоступно обычным людям.

Дочь цирюльника прислушалась к проникающему через стены слабенькому голоску поющей девочки. Ей вспомнился мамин зяблик, щебетавший за деревянными прутьями клетки.

Она покачала головой.

– Я не такая одаренная. Я всего лишь помогаю отцу.

Людмила подалась вперед, протянула руку, взяла племянницу за подбородок и посмотрела ей в глаза. Маркете ничего не оставалось, как тоже смотреть в глаза тете.

– Ты очень упрямая. – Монахиня уронила руку на колени. – Твой отец говорил, что ты видела Белую Даму.

– Он сказал вам про это?

– Мы с братом очень близки. Ты, может быть, удивишься, если я скажу, что тоже видела ее?

– Когда? Где?

– Белая Дама явилась мне, когда я была в том же возрасте, что ты сейчас. И в том же месте – над рекой, в окне дворцового коридора. Она звала меня.

Изумленная Маркета, услышав это, задала тот же вопрос, что и ее мать:

– Какого цвета у нее были перчатки?

– Перчатки? Нет, в тот раз она была без перчаток. Как девица. Но я упомянула об этом только для того, чтобы открыть тебе глаза на другие твои способности. Женщина, которую ты видела, – это призрак Перхты Рожмберк, Белой Пани. Она была доброй женщиной, раздавала хлеб и кашу беднякам Чески-Крумлова. Отец выдал ее за богатого помещика, Йохана фон Лихтенштейна. Муж обращался с ней немилосердно и, узнав, что ее приданое оказалось меньше ожидавшегося, жестоко ее избил. Другие женщины в семье заставляли бедняжку выполнять работу служанки. Ее бранили и оскорбляли. Но на смертном одре супруг попросил прощения за все причиненные ей страдания.

– И она простила?

– Нет, – задумчиво произнесла старая монахиня. – Отказала. И тогда он проклял ее на последнем дыхании жизни. Когда же Перхта и сама умерла, ей было суждено стать призраком Рожмберкского замка и вечно бродить по его коридорам.

Людмила немного помолчала, пристально глядя на племянницу ясными голубыми глазами.

– Многие видят ее тень и ощущают в воздухе ее запах, но не многим дано видеть ее саму. Мы с тобою, Маркета, наделены этим даром.

Наверное, ей следовало склонить голову и поблагодарить тетю за комплимент – оказывается, они похожи и могут даже видеть духов из другого мира.

Но ни того, ни другого Маркета не сделала.

– Почему? – Девушка дерзко вскинула подбородок.

Будь рядом мать, она живо пресекла бы такую выходку, обозвав дочь нахалкой и грубиянкой.

– Почему что, дочь моя? – спросила настоятельница.

– Почему этот дар достался мне? Почему я могу видеть духов, Белую Даму? И почему вы?

Тетя перевела взгляд на висевшее на стене распятие.

– Она приходила, чтобы предупредить тебя, и была без перчаток, поскольку ты еще не приняла решение. Только когда ты определишься, Белая Дама выберет их цвет: белый – на счастье и удачу, черный – на злосчастье.

Некоторое время Маркета сидела молча, обдумывая услышанное и вспоминая голые руки Белой Дамы.

– Вот так вот, дитя мое. Думай. У тебя есть дар и благословение духа. Прими мудрое решение, – сказала настоятельница.

– И какое это решение?

Взгляд Людмилы, казалось, проникал в мысли ее гостьи. Маркета подумала, что они с тетей и впрямь похожи, даже несмотря на внушительную разницу в возрасте. Кожа у старушки, редко видящей солнце, была такой же бледной, как и у девушки; подбородок и нос имели ту же форму. Интересно, а волосы у нее тоже пестрые?

– Ты можешь найти убежище здесь. Укрепишь дух и веру, станешь монахиней, – предложила Людмила. – У нас есть сестры, способные видеть будущее, и они направляют все свои силы на служение Господу.

Предложение прозвучало так неожиданно и серьезно, что Маркета соскочила с табурета. И как только тетя могла подумать, что она согласится! Неужели это все придумал отец? Наверняка без него не обошлось!

Поняв, что ведет себя грубо, она исполнила реверанс, а потом взяла руку монахини и поцеловала.

– Простите меня, дорогая тетя, но я не смогла бы стать монахиней.

Мать-настоятельница печально вздохнула и кивнула. Отвернувшись, она посмотрела на фигурку Девы Марии под распятием.

– Я вижу. Да и монастырь не выдержит твоего упрямства и импульсивности. Ты слишком честолюбива, чтобы стать Христовой невестой. Дабы поклоняться Богу, должно быть смиренным. Ты же, при всем твоем незнатном происхождении, смирения лишена.

Смирение, повторила про себя дочь цирюльника. С какой стати? Зачем оно ей?

– Ты, моя дорогая племянница, ищешь чего-то другого, – продолжала Людмила. – Увы, ты стала поклонницей науки. Служение Господу и его сыну, Иисусу Христу, поглощает человека целиком. Боюсь, следовать двумя дорогами невозможно. Ты пропустила, прослушала призыв Божий спасти собственную душу и молиться за души других.