Лиза Марклунд - Бесследно исчезнувшая

– Ты потом не выпьешь пивка с нами?! – крикнул Джеспер Ву ей вслед.

Она увеличила темп и длину шага, а повернув за угол в конце коридора, остановилась и перевела дух. Дверь к шефу стояла открытой, комиссар сидел за столом и сосредоточенно барабанил по клавиатуре ноутбука.

– А, Хофман, – сказал он, когда она постучала по двери. – Входи. Огромная благодарность тебе за то, что ты нашла компьютер. Как тебе у нас в ГКП?

Он продолжил печатать, не отрывая взгляда от экрана. Нина вошла в комнату и расположилась на неудобном стуле для посетителей. Интересно, он выбрал его нарочно? С целью показать, кто здесь хозяин?

– Все нормально, – ответила она и попыталась сесть прямо.

– Как тебе нравится работа? Именно такого ты ожидала?

Она сидела несколько секунд молча, не зная, что сказать. Чего она, собственно, ожидала? Комиссар продолжал печатать.

– Ну, – пробормотала она, – это… интересно.

– Насколько я понимаю, ты хорошо вписалась в группу.

Она опустила взгляд себе на колени. Шеф поставил точку в своей работе и отодвинул в сторону компьютер.

– Я просмотрел все материалы по случаю Виолы Сёдерланд вчера вечером, – сообщил он и наклонился вперед через письменный стол. – После той телепрограммы все посчитали доказанным, что она сбежала в Россию. И в первые годы этот вопрос повис на министерском уровне, речь шла о ее выдаче, но, если верить русским, она никогда не пересекала их границу, никогда не жила и ничем не отметилась в их стране, и постепенно дело сошло на нет.

– Им можно верить?

Комиссар вздохнул:

– А какой смысл им темнить? Чем занималась Виола? Покупала их лес и увиливала от шведских налогов? Почему они должны защищать ее?

– Она, вполне вероятно, жила там неофициально, они не знали о ней ничего.

– Теоретически возможно, особенно имея достаточно много денег.

– Она мертва?

Комиссар почесал свой кулак.

– После ее исчезновения имелись признаки борьбы на вилле в Юрсхольме, разбитая ваза на полу в прихожей, а среди ее осколков нашли волосы. Собственно, это было лишь несколько волосинок, но они представляли интерес, поскольку не принадлежали ни Виоле, ни ее детям, ни кому-то из персонала в доме. Но на том тогда все и закончилось.

Нина кивнула. Двадцать лет назад еще не умели делать анализ ДНК по волосу. Экспертиза была слишком новой, требовался мешок волос. Однако сегодня возможно выделить митохондриальную ДНК из волоса. Это не давало так много информации, как обычный ДНК-тест, но позволяло очень точно провести идентификацию.

– Я попросил получить митохондриальную ДНК из волоса вчера вечером, – сообщил комиссар и протянул ей не слишком качественную распечатку протокола экспертов.

Нина взяла бумагу и пробежала по ней глазами, обычный ответ по ДНК, он ей ничего не говорил. Она отложила его в сторону. Сейчас требовалось проверить несколько регистров: регистр улик, где хранились ДНК-профили нераскрытых преступлений, следственный регистр с ДНК подозреваемых лиц и, естественно, регистр ДНК, содержавший все данные по осужденным преступникам.

– Мы допрашивали одного человека относительно случая Виолы почти двадцать лет назад, – сказал комиссар. – У нас имелся свидетель, сосед, прогуливавшийся со своей собакой и видевший, как какой-то мужчина вышел из машины перед виллой Виолы в интересовавшую нас ночь. Как ему казалось, он запомнил номер автомобиля, но потом выяснилось, что это не так. У его владельца было железное алиби, он читал доклад о генной инженерии в Народном доме Сандвикена в тот вечер… Он по-прежнему живет в Тебю, я попросил тамошних коллег съездить и взять у него пробу ДНК завтра утром.

Нина кивнула. Если ДНК данного человека будет соответствовать митохондриальной ДНК из волоса или из какого-нибудь другого расследования, уже завершенного или продолжающегося, то это выяснится. Не обязательно будет что-то означать, но может стать и решающим.

– Ты связывалась с доктором Карареем сегодня? – спросил комиссар.

– Нет, – сказала Нина и почувствовала, как у нее покраснели щеки, об этом она забыла.

– Я разговаривал с ним после обеда, он дает мрачные прогнозы относительно Ингемара Лерберга. Он выживет, но его мозгу прилично досталось. Он сможет прожить еще много лет при квалифицированном уходе.

– Что будет с детьми? – спросила Нина и подумала об Исаке, талантливом мальчике, который громко рассказывал, когда рисовал.

– В Наке хорошо функционирует социальная служба, несмотря на настойчивые попытки Ингемара Лерберга прикрыть ее.

– Но кто позаботится о них?

– Их вроде бы разместили у одинокой женщины с двумя детьми подросткового возраста в трехкомнатной квартире в Фисксетре.

Нина посмотрела в окно, представила себе густонаселенный район. Пять детей в двух спальнях? Возможно, это даже хорошо. Или нет?

– Это, собственно, единственный вопрос, с которым Лербергу удалось преуспеть в своей социальной комиссии, – горько усмехнулся комиссар. – Новые критерии передачи детей в приемную семью. Любые могут предложить себя в качестве приемных родителей, но детей получает тот, кто просит меньше.

Шеф всем своим видом показывал, что разговор закончен. Нина кашлянула.

– Ну, – сказала она, – есть еще одно дело. Нельзя ли мне получить отдельный кабинет? Пожалуй, не сразу, но со временем?

– Тебе не нравится Джеспер?

Нина нервно заерзала на стуле:

– Да нет, но…

Комиссар улыбнулся ей.

– Хорошая работа по делу Лерберга, – сказал он. – Я рад, что тебе нравится здесь.

Комиссар снова повернулся к компьютеру. Нина встала и вышла в коридор. Там было тихо и пустынно. Она медленно направилась назад к своей комнате.

Пусто. На письменном столе чистота, стулья задвинуты.

В краткосрочной перспективе бесконечно тоскливо быть удачливым. Однообразно и скучно. Требуется всегда поступать правильно, а значит, необходимо все тщательно обдумывать, и в любом случае тебя будут преследовать страх и беспокойство, сомнение и разочарование. Успех – скучная вещь, поскольку ты постоянно как бы идешь по тонкому канату и стараешься не упасть, нельзя ни на мгновение расслабиться, приходится все время держать в напряжении мышцы, зрение.

Гораздо веселее лететь вниз в свободном падении, вращаться, кувыркаться, чувствовать, как ветер треплет тебе волосы на всем пути к земле, кружиться, кружиться.

А потом…

А потом?

Жилой район находился на северо-востоке Москвы. По прямой в тридцати пяти километрах от Кремля, но практически расстояние составляло много световых лет. Покрывавшая фасады здешних домов плитка кое-где отвалилась, отдав находившийся под ней бетон на расправу ветру и влаге. Серые коробки тянулись насколько хватало глаз, от самой железнодорожной станции вплоть до болот, все примерно одинаковые: девять этажей, восемь подъездов, четыре квартиры на каждой лестничной площадке. Вначале она несколько раз заблудилась. Ее жилище находилось в одном из домов в центре района, и дважды она чуть не вставила ключ в замок чужой квартиры, прежде чем поняла свою ошибку. Сейчас у нее не укладывалось в голове, как она могла так опростоволоситься. Каждый дом имел отличительные черты. У ее подъезда кафель обвалился целиком и полностью. Ее улица называлась Счастливой. Она чуть не запела старую известную песню, узнав, что это значит.