Ариэль С. Уинтер - Смерть длиною в двадцать лет

– Не надо было тебе разводиться с Куинн.

Я так и знал, что она обязательно заведет этот разговор.

– Вы опять об этом?

– Джозефу нужен был отец. Мальчику всегда нужен мужчина рядом.

– Спасибо, конечно, за комплимент, тетя Элис, но я вряд ли подхожу на роль мужчины.

Она кивнула.

– Заметь, это ты сказал – не я. И у меня ты от разговора не уйдешь. – Она кивнула на поднос. – Давай-ка поухаживай за мной, дорогой. – Я встал и налил ей чаю. – И пожалуйста, ломтик лимона. Да, да, вот этот… – Она взяла у меня чашку с блюдцем, и я снова сел. Сделав один глоточек, тетя Элис сказала: – Вообще все это ужасно. Особенно если учесть, что ты там был. – Она покачала головой, отпила еще глоточек и продолжала: – А что там с твоей супругой, с этой кинозвездой? Ее до сих пор держат в психушке?

Я перестал притворяться, и на моем лице выразились истинные чувства.

– Да.

– А почему?

– У нее были приступы психического расстройства и наблюдалась склонность к суициду.

Она снова покачала головой.

– Тебе не следовало разводиться с Куинн. И тебе нужны деньги, я это вижу.

Я забыл, какой ядовитой и едкой умеет быть наша тетя Элис, но сейчас мне казалось, что я это заслужил.

– Этот вопрос решится.

– Ну, это хорошо, что ты так считаешь. Ведь наша жизнь – это череда светлых и темных полос, и когда у тебя наступает темная полоса, ты просто гордо держишь голову и помнишь, что завтра наступит светлая. А теперь скажи-ка мне, чего ты хотел? Давай, проси, если речь не о деньгах, конечно.

Я провел рукой по своей покрывшейся щетиной щеке и, скрестив ноги, начал:

– Как вы думаете…

– Ты совсем не пьешь чай! Я же не могу съесть все эти сэндвичи одна.

Я нагнулся к столику и взял себе тарелку с закуской.

– Итак? Я тебя слушаю.

– Мне нужно пожить у вас несколько дней. – Я посмотрел на нее, желая узнать, как она отнесется к просьбе, которой я ее огорошил, потом прибавил: – По крайней мере, до похорон. А потом я уеду обратно в Сан-Анжело.

– Ишь ты, эдак ты еще попросишь и за билеты на самолет тебе заплатить.

Я вгрызся зубами в сэндвич – он был вкусный, прохладный и освежающий, благодаря огурчикам.

– Конечно, живи. Живи, сколько нужно. Конни приготовит тебе комнату. Возможно, так будет даже лучше – я хоть пригляжу тут за тобой и не дам тебе вляпаться в новые неприятности. А может даже, сумею заставить тебя взяться за новый роман.

От этих слов я сразу как будто размяк.

Качая головой, тетя Элис продолжала:

– Бедный Джозеф… Бедняжка… И эта его девушка тоже. Жалко ее, ей ведь теперь не достанется ничего, поскольку они не успели пожениться.

Об этом я до сих пор ни разу не подумал, и сейчас снова меня кольнуло чувство вины, но я постарался от него отделаться. В деньгах я нуждался больше, чем Мэри. Она-то найдет себе нового жениха, а у меня это последний шанс разобраться со своими долгами и начать новую жизнь. К тому же это все-таки был несчастный случай. Я не убивал Джо из-за денег. Если уж на то пошло, я вообще не убивал его.

– Ты-то, конечно, не знал его толком, – сказала тетя Элис. – Он был такой чудесный мальчик. Но ты-то не знал его совсем, а теперь уж поздно. Негодник ты вообще, Шем. Не думай, что я когда-то забывала об этом хотя бы на минуту. Но зато какой писатель, черт возьми! Какой писатель!..

– Уж даже и не знаю, что на это ответить.

– А ты ничего не отвечай, только все испортишь. Ты лучше спроси меня, что я сейчас читаю.

Я спросил. И тетя Элис целый час без остановки рассказывала мне. Она совсем не нуждалась в собеседнике. Ей просто нужен был кто-то, перед кем она могла выговориться. И смерть Джозефа не была тому помехой. И я подходил на эту роль, как подошел бы любой другой, каких бы чувств при этом ни испытывал. В этом я, конечно, не мог ее провести – она прекрасно знала, что у меня на душе. И это было своеобразной ценой, которую мне полагалось заплатить. За возможность пожить в ее доме, за частое нежелание поддерживать отношения, за длительный простой в моем писательском труде, за мои вечные проблемы с женами, за все мои промахи, заблуждения и ошибки. Тетя Элис, как всегда, умудрилась на помнить мне обо всем этом, не прибегая к словесной форме. Она была для меня эдаким волшебным зеркальцем правды. Она была тем, что оголяло мою совесть, лишая меня возможности игнорировать ее. Она словно тыкала меня носом в эту совесть, так как сам я, по ее мнению, был на это неспособен, потому что не представал в ее глазах настоящим мужиком, хотя и был гениальным писателем.

После пары часов этих ее словесных излияний подошло время обеда, и тетя Элис сказала, что должна пойти приготовиться, пообещав также заглянуть в мою комнату. Алкоголь у меня к тому времени уже выветрился, и я чувствовал слабость, вялость, апатию и головную боль.

Я поднялся в свою комнату на втором этаже в дальней части дома. Там меня ждали канареечно-желтые обои в тоненькую полосочку, постель с белым пуховым одеялом и желтыми подушками, ночной столик и комод. Мои рубашки и брюки Конни повесила в шкаф, а содержимое рюкзака выпотрошила в комод. При виде постели я сразу понял, как вымотался. Хронический недосып продолжал сказываться, даже несмотря на то, что я все-таки недавно прикорнул в отеле, а от перспективы провести несколько часов за обеденным столом с тетей Элис меня и вовсе покинули последние силы.

Я присел на постель. Рядом на тумбочке стоял телефонный аппарат. Я вспомнил, что обещал Ви позвонить Палмеру насчет завещания, но делать это сейчас было некрасиво, выглядело бы так, словно меня не волнует смерть Джо, а интере суют только деньги. Такой неверный шаг мог бы допустить только кто-нибудь вроде Ви. Мне хватило ума воздержаться от этого звонка. Но трубку я все же снял и набрал номер клиники «Энок Уайт». С бешено колотящимся сердцем, обливаясь потом, я ждал, гадая, доведется ли мне услышать сегодня в трубке голос Клотильды…

На мой звонок ответила сестра Данн – я звонил так часто, что знал уже всех медсестер по голосам.

– Клиника «Энок Уайт».

– Здравствуйте, это мистер Розенкранц. Я бы хотел поговорить со своей женой, если можно.

– У нас сейчас обед, и пациенты не могут принимать телефонные звонки. Телефонные звонки принимаются только с двух до четырех часов дня.

Я посмотрел на часы – они показывали шестнадцать тридцать. Стало быть, в Калифорнии сейчас тринадцать тридцать. Но мне необходимо было поговорить с Клотильдой. Сказать ей мне было, в общем-то, нечего, но мне бы очень полегчало, если бы я услышал сейчас ее голос.

– Но сейчас уже полвторого, всего полчасика осталось, – сказал я.

– Извините, мистер Розенкранц, но это невозможно.

– Хорошо, тогда могу я поговорить с директором Филипсом?

– Он тоже сейчас на обеде. Но вы можете оставить для него сообщение.