Жан Ануй - Коломба

Жюльен (подталкивает ее к дверям). Или зад, как, например, тебя, а зад – он тоже болит… Иди, иди живее!

Жоржуходит.

«Императрица сердец»! Должно быть, играет влюбленную. Плохо дело.

Коломба.Почему же?

Жюльен.Только в те вечера, когда она играла матерей, мне удавалось побеседовать с ней как с матерью. Что ни говори, а театр все-таки не пустяк!

Коломба.Вечно ты преувеличиваешь.

Жюльен (продолжает). Я тебе еще не все рассказал. В четыре года меня отдали на воспитание в один мерзейший пансион, в двадцати километрах от Парижа. И целых полгода она, наша обожаемая «момочка», как выражается мой братец, не удосужилась меня навестить. Я буквально подыхал с голоду и холоду, но вот Наш Дорогой Поэт принес ей «Великую грешницу», пять актов в стихах, само собой, где мать подкидывает ребенка на паперть храма. В пятом акте сорок четыре александрийских стиха, и все о материнском раскаянии. Сорок четыре! Ни больше, ни меньше, – я потом из любопытства сосчитал. Накануне генеральной, после репетиции, где она, как говорят, «превзошла себя», выражая благородные чувства, она садится в карету с друзьями и отправляется посмотреть, как благоденствует в пансионе ее любимый крошка. Даже фотографа с собой прихватили. Наш Дорогой Поэт, как известно, не дурак! Представляешь себе вот такую рекламу для его пьес: «Великая Александра – первая трагическая актриса Франции – каждый вечер подбрасывает своего младенца на церковную паперть, а в жизни она – мать очаровательного четырехлетнего мальчугана, которого обожает». Только мальчуган оказался таким тощим, таким заскорузлым от грязи, что пришлось воздержаться от фотографирования. А на следующий день мама заставила весь светский Париж, Париж завсегдатаев театральных премьер, рыдать все над теми же сорока четырьмя стихами из пятого акта. В кулуарах пустили слух, будто ее сын при смерти, и все-таки она пожелала участвовать в спектакле. Этот трюк действует безотказно. Триумф был полным. Единственным положительным результатом этого трогательного шедевра, ныне забытого, было то, что меня отправили в Швейцарию в пансион, где я обрел человеческий вид.

Коломба.Бедняжка Жюльен…

Жюльен.С тех пор я не разрешаю себе ругать литературу. Именно стихам Нашего Дорогого Поэта я обязан тем, что еще жив и в скором времени буду призван на службу Франции, как положено, с винтовкой в руках.

Коломба.А кто это Наш Дорогой Поэт?

Жюльен.Эмиль Робине, член Французской академии. Мамин поэт. Он зовет ее Наша Дорогая Мадам. Она его – Наш Дорогой Поэт. Придется тебе привыкнуть. В театре все дорогие.

Коломба (помолчав). А как ты думаешь, она нам поможет?

Жюльен.Добиться этого будет нелегко. Но, учитывая обстоятельства семейные и патриотические, придется старухе раскошелиться, поверь мне.

Коломба.Некрасиво так о ней говорить.

Жюльен.Знаю. И мне бы тоже хотелось, чтобы меня научили произносить слово «мама», чтобы это слово брало меня за душу.

Коломба.А почему она любит твоего брата, а не тебя?

Жюльен.Арман – сын жокея, который был единственной ее страстью. Она до сих пор питает… я хочу сказать, не страсть, а бывшего жокея. Арман появился на свет божий после меня. И лицом он был красивее меня, и к ней ближе. Целые дни болтался за кулисами, охотно подставлял дамам для поцелуя щечку. Вот его фотографии отлично удавались – кудрявенький, с леденцом в руках, жмется к мамочкиным юбкам. А я слишком напоминаю ей отца. Такой же требовательный, такой же брюзга.

Коломба.Надо признаться, жить с тобой не легко. Или ты дуешься, или молчишь. Ну скажи, разве хорошо, что ты ничего не рассказывал мне о своем отце?..

Жюльен.Ты выходила замуж за сироту, и я считал, что для тебя так будет лучше. Будь на то моя воля, ты бы и ее никогда не увидела.

Коломба.А кто был твой отец?

Жюльен.Офицер, он служил в Марокко. Таких людей обычно называют невыносимыми, и, без сомнения, таковы они и есть. Прямолинейность, честность, забота о чести, чрезмерная, я бы сказал, забота со всеми вытекающими отсюда малоприятными для ближних последствиями. Он обладал тем особым талантом, с помощью которого мизантроп безошибочно обнаруживает женщину, способную его замучить, – и вот такой человек влюбляется в маму, когда она приезжает в Марокко на гастроли. Он решил, что она станет единственной женщиной в его жизни. А она подарила ему три недели наслаждений, а потом взяла и бросила ради комика из их труппы. Папа же принимал жизнь всерьез. Он тщательно смазал большой револьвер и… пустил себе пулю в лоб…

Коломба.Какой ужас!

Жюльен.Да. Кстати, маме и этот поступок тоже страшно не понравился. Но так как во время гастролей аборт сделать трудно, я и появился на свет уже по возвращении труппы в Париж. Вот и все.

Коломба.Однако она твоя мать. А если бы ты приложил немного доброй воли…

Жюльен.Мерси. Добрую волю, как ты выражаешься, я храню про себя. И не намерен ее прикладывать куда попало.

Коломба.И ты тоже, Жюльен, невыносимый человек!

Жюльен.Невыносимый – это не для французов! Скажи еще, что я не патриот, хотя и иду на три года в Шалонские лагеря и буду учиться там стрелять, чтобы защищать республику.

Коломба.Если бы ты попросил мать, уверена, при ее связях она добилась бы, чтобы тебя не взяли.

Жюльен.Мерси. Я антимилитарист, поэтому-то я не желаю обращаться с просьбами к французской армии, даже с просьбой не призывать меня. Буду, как и все прочие, три года валять дурака и начищать винтовку образца восемьдесят девятого…

Коломба (тихо). А я тем временем…

Жюльен (подходит к ней; сразу весь как-то изменился). Коломба, любимая, только ты и есть у меня на всем свете. Ты же отлично знаешь, что, расставшись с тобой, я подохну с тоски. Но ты также знаешь, что не смогла бы меня любить, если я, чтобы не расставаться с тобой, пошел бы на какую-нибудь низость.

Коломба.Что ты говоришь, милый! Я вполне могла бы тебя любить, если бы даже…

Жюльен.Но не я. Я дорожу тем, что могу, не стыдясь, смотреть в зеркало, когда бреюсь по утрам.

Коломба (со вздохом). Как с тобой все сложно!

Жюльен (ласково). Не будь несправедливой, Коломба. Разумеется, честность – это вещь обоюдоострая, но ведь не я же, в конце концов, ее изобрел…

Жорж (вбегает с криком). Идет! Она внизу, там студенты просят у нее автографы.

Жюльен.Они еще не выпрягли лошадей из ее кареты? Это уже стало традицией после каждого нового триумфа – эти милые юноши впрягаются в ее карету. А так как мать скупа до омерзения, она даже стала подумывать – не продать ли лошадь, к чему ее зря кормить…