Элиф Батуман - Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Анвару сказали проводить меня до дома Люды. Я нашла его компанию тягостной. На пути нам однажды попались русские девушки с сигаретами.

– Я вынужден извиниться, Элиф, – сказал Анвар по-английски мягким и, мне показалось, вкрадчивым тоном. – Наши узбекские девушки, разумеется, не курят на улице, в отличие от русских.

– Все нормально, – ответила я.

Дважды я пыталась отправить его домой, чтобы пройти самой остаток пути, но безрезультатно: кто-то – человек или Бог – внушил ему сильнейшее чувство ответственности за мое благополучие.

Мы свернули на Людину улицу.

– До завтра, – сказал Анвар. – У нас очень много дел.

– Прекрасно, – ответила я.

– В нашем возрасте, – заметил он, – нужно усердно работать и учиться, пока у нас есть силы.

Это замечание впервые немного расположило меня к Анвару. Я рассмеялась, и в его светлых глазах тоже промелькнула смешинка.

– Пока у нас есть время, – пояснил он. – Время и сейчас уходит, но вскоре не останется и сил.

К этому моменту мы были уже в паре ярдов от массивных деревянных дверей, до нас доносился Энрике Иглесиас. Анвар сказал, что пора прощаться и что он постоит под деревом, пока я в целости и сохранности не войду в дом.

– Хорошо, – ответила я. – Пока.

– Пока. А теперь иди в дом. И не бойся. Я здесь. – Он указал на чахлое деревце.

Постучав в дверь, я оглянулась через плечо, и преданно стоящий за деревом Анвар помахал мне вялой рукой. Я ответила тем же жестом. Во дворе играла очень громкая музыка. Дилшод снова мыл машину.

– Там что, за деревом прятался мужчина? – подозрительно спросила Люда.

– Никого не видела, – ответила я.

Международная толстовская конференция – это четыре дня в Ясной Поляне, в имении Толстого, где он родился, прожил большую часть жизни, написал «Войну и мир» и «Анну Каренину» и где его похоронили.

Летом после четвертого курса я представляла там часть дипломной работы. На нашем факультете тогда было два вида грантов: 1000 долларов за выступление на конференции и 2500 долларов за выездное исследование. Мои нужды определенно вписывались в первую категорию, но на кону стояли лишние полторы тысячи, и я решила отважиться на второй вариант. Ведь должна же быть на свете какая-то тайна, которую можно разгадать только в доме Толстого.

Сквозь слепящее солнце я помчалась на велосипеде в библиотеку и просидела несколько часов в прохладной, освещенной флуоресцентными лампами кабине наедине с семисотстраничной книжкой Анри Труайя «Толстой». С особым интересом я читала последние главы, «Завещание» и «Бегство». Потом взяла трактат по ядовитым растениям и пробежалась по нему у кофейной стойки. Вернувшись в библиотечную кабину, я включила ноутбук.

«Толстой умер в ноябре 1910 года на захолустной станции Астапово при обстоятельствах, которые можно назвать странными, – напечатала я. – Эти обстоятельства вместе с их странностью сразу вошли в контекст жизни и творчества Толстого. Но можно ли всерьез ожидать, что автор „Смерти Ивана Ильича“ тихо отойдет в темном углу? Его кончина, однако, была принята как данность, заслуживая при этом более пристального взгляда».

Мне понравилась моя заявка на исследование, которую я озаглавила «Смерть Толстого: естественные причины или убийство? Криминалистический анализ» и которая включала в себя исторический обзор лиц, имевших мотивы и возможности для убийства: «Будучи, пожалуй, одной из самых противоречивых общественных фигур в России, Толстой имел могущественных врагов. „Получены угрожающие убийством письма“, – пишет он в 1897 году, когда его деятельность по защите секты духоборов [12] Духоборы – русская крестьянская религиозная секта, основы мировоззрения которой составляли эгалитаризм, пацифизм, богослужение на общих собраниях и отрицание письменных источников, в отличие от устного знания, «книги животной». За отказ сражаться в Русско-турецкой войне они подверглись преследованиям, и Толстой в 1899 году пожертвовал весь свой гонорар за роман «Воскресение», чтобы помочь им эмигрировать в Канаду. вызвала гневные протесты со стороны Церкви и царя Николая, который даже приказал тайной полиции установить за ним надзор.

Как нередко бывает в подобных случаях, так называемые друзья внушали не меньшую тревогу – например, роем клубящиеся в Ясной Поляне паломники: непрерывно меняющаяся масса философов, бродяг, отчаянных голов, которых домашние окрестили „темными“. Среди этих непостоянных персонажей были морфинист, математически доказавший христианское учение; босоногий семидесятилетний швед, проповедовавший „простоту“ в одежде, которого в итоге выставили „за неприличное поведение“; слепой старообрядец, который, едва заслышав шаги Толстого, начинал выкрикивать: „Лжец!“, „Лицемер!“.

Тем временем завещание Толстого стало предметом жестких распрей в семейном кругу…» [13] А. Труайя. Толстой. Пер. Е. Сутоцкой ( примеч. пер. ).

– Вы у меня определенно самый занятный студент, – сказала моя руководительница, когда я поведала ей о своей теории. – Толстой – убит! Ха-ха! Человеку было восемьдесят два года, он перенес удар!

– Именно поэтому его убийство было бы идеальным преступлением, – терпеливо объясняла я.

Администрацию убедить не удалось. Но мне тем не менее выдали тысячу долларов на презентацию доклада.

В аэропорт я опоздала. Регистрация на московский рейс уже закончилась. В самолет меня в итоге пустили, чего нельзя сказать о моем чемодане, который впоследствии напрочь исчез из информационной системы «Аэрофлота». Перелет – это как смерть: у тебя отбирают всё.

Поскольку в Ясной Поляне нет магазинов одежды, я была вынуждена все четыре дня конференции ходить в том же, в чем прилетела: шлепанцы, спортивные штаны, фланелевая рубаха. В самолете я надеялась поспать и оделась соответствующе. Некоторые международные толстоведы решили, что я из толстовцев и что, подобно Толстому и его последователям, дала зарок днями и ночами носить одни и те же сандалии и крестьянскую рубаху.

Международных толстоведов собралось человек двадцать пять. В перерывах между докладами о Толстом мы все вместе бродили по дому и саду Толстого, сидели на любимой лавке Толстого, восторгались ульями Толстого, восхищались любимой избушкой Толстого и старались увернуться от развращенных потомков любимых гусей Толстого – одно из этих полудиких созданий все-таки ущипнуло культурного семиотика.

Каждое утро я звонила в «Аэрофлот» справиться о чемодане.

– Ах, это вы, – вздыхал клерк. – Да, ваше заявление у меня перед глазами. Адрес: Ясная Поляна, дом Толстого. Как только мы найдем чемодан, сразу вышлем. А пока суд да дело, вам знакомо русское выражение «смирение души»?