Эрик Кандель - В поисках памяти: Возникновение новой науки о человеческой психике

В 1969 году у Льюиса диагностировали рак почки. Опухоль была успешно удалена, и казалось, что с болезнью удалось справиться. Однако через двенадцать лет рак без предупреждения вернулся, трагически оборвав жизнь Льюиса в возрасте пятидесяти семи лет. После смерти моего брата я стал намного меньше общаться с Элизой и их детьми, чего, наверное, следовало ожидать. Мы продолжаем видеться друг с другом, но теперь это происходит скорее раз в несколько лет, чем в несколько недель или месяцев.

Влияние, оказанное на меня братом, остается огромным. Мое увлечение Бахом, Моцартом, Бетховеном и классической музыкой в целом, любовь к Вагнеру и к опере и та радость, с которой я узнаю что‑то для себя новое, – все это развилось во многом благодаря ему. В более поздний период жизни, когда у меня стали проявляться задатки гурмана, я осознал, что и в области вкусной еды и вина Льюису удалось хоть чему‑то меня научить.

В октябре 1963 года, перед самым моим отъездом из Парижа, мы с Тауцем услышали по радио, что Ходжкина, Хаксли и Экклса наградят Нобелевской премией по физиологии и медицине за работы, посвященные передаче сигналов в нервной системе. Мы были в восторге. Мы чувствовали, что та область, в которой мы работаем, получила серьезное признание, что этой чести удостоились самые достойные из наших коллег. Я не мог удержаться от того, чтобы сказать Тауцу, что считаю проблему обучения столь важной и по‑прежнему столь неизведанной в научном плане, что тому или тем, кто найдет решение проблемы, могут когда‑нибудь тоже дать Нобелевскую премию.

В ноябре 1963 года после четырнадцати месяцев очень плодотворной работы в лаборатории Тауца я вернулся в Массачусетский центр психического здоровья в должности инструктора, занимавшей самую низкую ступеньку в иерархии сотрудников. Теперь я сам стал одним из наставников тех, кто проходил резидентуру, и обучал их психотерапии – я называл это занятие “слепые поводыри слепых”. Они обсуждали со мной сеансы терапии, которые проводили со своими пациентами, а я пытался давать им полезные советы.

За три года до этого, когда я впервые пришел в Центр психического здоровья, чтобы проходить резидентуру по психиатрии, меня ждала непредвиденная удача. Работавшего в Университете Джонса Хопкинса Стивена Куффлера, чьи идеи так повлияли на мои собственные, взяли в Гарвардскую медицинскую школу, чтобы усилить нейробиологическую составляющую отделения фармакологии. Вместе с Куффлером туда перешли в качестве младших сотрудников несколько необычайно одаренных ученых, ранее работавших в его лаборатории постдоками: Дэвид Хьюбел, Торстен Визел, Эдвин Фершпан и Дэвид Поттер. Куффлеру удалось одним махом собрать самую сильную группу нейробиологов в стране. Он всегда был первоклассным экспериментатором, а теперь стал самым уважаемым и успешным лидером в американском сообществе нейробиологов.

После возвращения из Парижа я начал активнее взаимодействовать с Куффлером. Ему нравилась моя работа с аплизией, и он оказывал мне всяческую поддержку. До самой его смерти в 1980 году он оставался для меня другом и советчиком безмерной значимости и щедрости. Он относился к людям, их карьере, их семьям с глубоким участием. Даже через много лет после того, как я покинул Гарвард, он время от времени звонил мне по выходным, чтобы обсудить какую‑нибудь мою статью, которая показалась ему интересной, или просто расспросить о жизни нашей семьи. Посылая мне экземпляр книги “От нейрона к мозгу”, которую он написал в 1976 году вместе с Джоном Николлсом, он снабдил ее надписью: “Этот подарок – для Пола и Минуш” (которым тогда было пятнадцать и одиннадцать).

В течение тех двух лет, что я преподавал в Гарвардской медицинской школе, мне трижды приходилось делать непростой выбор, оказавший серьезное влияние на мою карьеру. Первый раз – когда мне, тридцатишестилетнему преподавателю, предложили должность заведующего отделением психиатрии в больнице Бет-Исраэль в Бостоне. С этой должности только что ушла на пенсию Грета Бибринг, которая была одним из ведущих психоаналитиков и в свое время работала в Вене вместе с Эрнстом и Марианной Крис. Еще несколько лет назад такая должность была бы для меня пределом мечтаний. Но к 1965 году у меня на уме было совсем другое, и я решил отказаться. Дениз всячески поддерживала меня. Она выразила свое мнение очень лаконично: “Ты что, хочешь рисковать своей научной карьерой, пытаясь совместить фундаментальные исследования с клинической практикой и административными обязанностями?”

Второй, еще более принципиальный и сложный, выбор состоял в том, что я решил не становиться психоаналитиком и посвятить все свое рабочее время биологическим исследованиям. Я понял, что не смогу успешно совмещать фундаментальные исследования с клинической практикой по психоанализу, на что надеялся ранее. Одна из проблем, с которыми я постоянно сталкивался, работая в сфере академической психиатрии, состояла в том, что молодые врачи вроде меня берут на себя намного больше, чем в состоянии делать эффективно, и со временем проблема только усугубляется. Я решил, что не могу и не буду так поступать.

И наконец, я покинул Гарвард и мир гарвардской клиники ради работы на фундаментально-научном отделении в моей альма-матер – медицинской школе Нью-Йоркского университета. Там мне предстояло организовать в рамках отделения физиологии небольшую исследовательскую группу, специализирующуюся на нейробиологии поведения.

В Гарварде, где я провел годы учебы в колледже и два года резидентуры и где впоследствии был младшим сотрудником, было здо́рово. Бостон – удобный город для жизни и для того, чтобы растить детей. Кроме того, Гарвардский университет необычайно продвинут в большинстве областей знания. Решение покинуть его бурную интеллектуальную жизнь далось мне нелегко. И все же я это сделал. Мы с Дениз переехали в Нью-Йорк в декабре 1965 года, через несколько месяцев после рождения Минуш – нашего второго и последнего ребенка.

В то время, когда я бился над этими решениями, завершились и мои визиты к психоаналитику, которого я начал посещать в Бостоне. Они особенно помогли мне в этот трудный и напряженный период. Они позволили отбросить побочные соображения и сосредоточиться на принципиальных вещах, в которых нужно было разобраться, чтобы сделать правильный выбор. Мой психоаналитик, который оказывал мне огромную поддержку, подал идею завести небольшую медицинскую практику, специализирующуюся на пациентах с каким‑то одним расстройством, и принимать их раз в неделю. Но он быстро понял, что в то время я был слишком целеустремлен, чтобы успешно делать карьеру в двух разных областях.