Александра Горовиц - Смотреть и видеть. Путеводитель по искусству восприятия

Для меня это стало открытием – то, что походка может рассказать о вероисповедании. Или о профессии: мимо прошел мужчина средних лет, который нес на левом плече лестницу, балансирующую на одной перекладине. “Его походка говорит о том, что он немало прошел именно так”.

Нет ничего удивительного в том, что тот, кто “несет на левом плече лестницу”, может оказаться “человеком, чья работа связана с лестницами”. Но Джонсон мог также угадать, как долго он на этой работе. Несмотря на то, что на плече у мужчины лежал такой тяжелый предмет, казалось, что если бы кто-то незаметно снял лестницу, его походка нисколько не изменилась бы. Если бы, таская на плечах лестницы, этот человек ходил скособочившись, он бы давным-давно получил какую-нибудь травму спины и был бы вынужден уволиться. Поэтому носильщик мебели, который способен водрузить на спину пять коробок с книгами и идти при этом нормальным, пусть и медленным, шагом, знает, что он делает. Такого человека надо приглашать на работу. Он, нашедший для себя эффективную походку, наверняка не получит травм, перенося ваши словари.

Эффективная : так Джонсон определял идеальную походку. Это слово звучит и на собачьих выставках, где оценивают аллюр. В разделе “Аллюр” в стандартах пород встречаются различные версии определения Джонсона: “неутомимый и абсолютно эффективный” (маламут); “сбалансированный, гармоничный, уверенный, мощный и свободный” (ротвейлер). Иногда описания могут быть лиричнее: “равномерное движение хорошо смазанного механизма” (немецкая овчарка); “выверенный, точный и аккуратный” (ирландский водяной спаниель); даже “безупречный баланс между силой и элегантностью” (родезийский риджбек). Несмотря на то, что среди проходящих мимо нас пешеходов преобладали потенциальные пациенты, Джонсон показал мне немало примеров сбалансированной, гармоничной – идеальной – походки. На улице, круто уходящей вниз, мы увидели двух мужчин, одетых диаметрально противоположно. Первый, крупного телосложения, был в свободном хлопковом комбинезоне и сжимал в руке бутылку со спортивным напитком. Его седеющие дреды были убраны под шапку. Другой мужчина, стройный, с короткой стрижкой, был одет в блестящий серый деловой костюм и яркую розовую рубашку. Первый шел небрежно и спокойно. Его колени сгибались, удобно амортизируя, таз поворачивался, человек плавно размахивал руками. Серый костюм шагал очень прямо: уши параллельно плечам, а плечи – бедрам.

Походка обоих, по мнению Джонсона, была идеальной: симметрия почти не нарушена, шаг ровный и свободный, и они не тратили силы ни на что, кроме собственно движения вперед. С эволюционной точки зрения самое важное – это эффективность. Наших предков мог легко догнать потенциальный хищник – люди не самые быстрые животные, – однако мы очень выносливы: выживали те протолюди, которые были способны бежать дольше всех. А это удавалось, лишь если походка была эффективной.

Мы с Лорбером повернули налево, на Честнат-стрит. Случайные капли дождя становились все менее случайными. Я приехала в Филадельфию всего на день и была поражена тем, каким знакомым и одновременно незнакомым выглядит город. На фоне городской архитектуры, магазинов и пешеходов, в целом очень похожих на то, что я видела в Нью-Йорке, разница проступала отчетливо, как барельеф. Тротуары были уже, как и подобало более старому городу. Здания в целом ниже нью-йоркских, из-за чего я ощущала себя башней высотой 175 см. Городской горизонт отодвинут дальше: на некоторых улицах мне открывался вид на соседние улицы или районы – на глухих, напоминающих пещеры улицах Нью-Йорка такого не увидишь. Вытянутые в длину кварталы прерывались проездами, позволявшими заглянуть на задворки ресторанов и магазинов. Осматривая проулок, я вспомнила Джона Хадидиана и подумала: интересно, служит ли это место магистралью для животных.

Люди здесь выглядели “по-филадельфийски”, отчасти напоминая мне покойную бабушку Джоанну, которая прожила в этом городе все свои 86 лет. Помню, как мы встретились с ней в полутемном зале ресторана на Честнат-стрит, чтобы поесть клэм-чаудера. Мы сидели в тихой кабинке с бархатными подушками, и она крошила крекеры в тарелку с супом. Теперь мне казалось, что люди вокруг похожи на нее мягкостью кожи, разрезом глаз и горделивостью походки. Я почти слышала позвякивание ее браслетов. Я спросила Лорбера, который тоже родился в этом городе, слышал ли он о “филадельфийской” внешности. Ответом мне стал непонимающий взгляд. Судя по всему, это просто ностальгический плод моего воображения.

Дождь усиливался, и мы ускорили шаг, думая, где бы укрыться.

– …У этой женщины, – произнес Лорбер, будто продолжая прерванную фразу, – возможно, генетическое нарушение.

– Что? – Мое сознание было до сих пор занято дождем, а глаза – поиском укрытия.

– X -хромосома. У нее низко сидящие уши, невысокий рост и “крыловидные складки” под подбородком.

Я оглянулась. Никакой женщины рядом уже не было, но я заметила краем глаза, что только что мимо действительно кто-то прошел. Женщина уже скрылась за углом, из-за которого вышли мы сами. Полная брюнетка. Это все, что я заметила. Лорбер тем временем определил генетическое нарушение на ее 23-й хромосоме.

Меня это поразило. Я, конечно, знаю, что лица, тела – отражение наших генов. Голубой цвет моих глаз – не моя заслуга: он был предопределен, когда сперматозоид моего отца встретился с яйцеклеткой матери. Однако цвет глаз – все-таки не то же самое, что общие диагнозы, которые охотно раздавал Лорбер. Конкретно это нарушение могло иметь не только физические, но и психологические проявления. Взглянув в лицо той женщине, Лорбер мог увидеть ее потенциальное поведение.

Лорбер ставил диагнозы уверенно, но осторожно. Ведь он не мог использовать один из самых полезных аспектов осмотра и первого знакомства с пациентом: выслушать рассказ этой женщины и узнать детали, которые обычно классифицируются как “непредрасполагающие” (профессия, семейная жизнь, привычки). Симптомам нужна предыстория.

Лорбер, например, любит пожимать пациентам руку. Он не сообщил, о чем ему рассказало мое рукопожатие, но у меня сложилось впечатление, что в данном случае это был просто способ начать разговор с прикосновения – одновременно профессиональный и личный. Я велела себе не забыть в конце прогулки уверенно пожать ему руку.

Кроме того, мы не могли приблизиться к прохожим. Оказаться близко к человеку – значит чувствовать запах его тела, а запах незнакомого человека может отталкивать. Еще более отталкивающим может казаться запах парфюмерии, которой люди маскируют запах своего тела. Однако, держась поодаль, мы многое упускаем из виду. Лорбер с ностальгией, достойной детских воспоминаний о воскресных блинчиках или печенье тетушки Леони, рассказывал о том, что в прежние времена врачи, закрыв глаза, нюхали образцы клеток кожи пациентов, а сейчас так почти никто не делает. Если к Лорберу является пациент, у которого другой врач брал образцы пораженных тканей, тот всегда звонит первому врачу и интересуется запахом этих тканей. То, что мы называем несвежим дыханием, является признаком системных или локальных нарушений. Несвежее дыхание может иметь запах рыбы, аммиака, плесени или крови – и каждый из этих запахов указывает на разные заболевания. Лорбер писал о трех своих пациентах, чье “зловонное” дыхание – еще до появления болей при дыхании, кашля и высокой температуры – было единственным или первым признаком того, что они подхватили анаэробную легочную инфекцию.