Алистер Макграт - Кто изобрел Вселенную? Страсти по божественной частице в адронном коллайдере и другие истории о науке, вере и сотворении мира

По моему личному опыту есть три основных направления, в которых христианство обогащает научный нарратив. Во-первых, оно дает нам уверенность в том, что реальность логична и непротиворечива, что каким бы фрагментированным не представлялся мир согласно нашему опыту, дело лишь в том, что мы недостаточно ясно видим картину в целом, в которой все связано воедино, все нити сплетены в единую сеть смысла, пусть даже нам она представляется непоследовательной и бесцельной. Эта тема звучит во многих религиозных трактатах и поэтических сочинениях Средневековья. И именно эта тема занимает центральное место в величайшем, пожалуй, произведении классической средневековой литературы – в «Божественной комедии» Данте. В завершающей части поэмы Данте рассказывает о своем видении единства мироздания, в котором все уровни, все аспекты словно сплетаются воедино [374] Dante , «Paradiso» XXXIII, 85–90. . Однако для нового времени характерны сомнения в непротиворечивости реальности, которые коренятся во многом в «новой философии» эры научной революции. Разрушают ли новые научные идеи всякое представление об осмысленности реальности? Английский поэт Джон Донн (1572–1631) в начале XVII века написал пронзительные строки о том, как научные открытия словно бы разъедают всякие представления о взаимосвязи и единстве в новом мире, где все приводит в отчаяние – «Все – из частиц, а целого не стало» [375] John Donne , «The First Anniversarie: An Anatomy of the World», line 213; в кн. W. Milgate (ed.), «The Epithalamions, Anniversaries, and Epicedes», Oxford: Clarendon Press, 1978, p. 28. (пер. Д. Щедровицкого). Как же добиться, чтобы все снова стало целым? Неужели мы утратили само представление о глубинном единстве реальности? [376] См., например, C. S. Lewis , «The Discarded Image: An Introduction to Medieval and Renaissance Literature», Cambridge: Cambridge University Press, 1964. Вместо чувства, что реальность когерентна с интеллектуальной и моральной точки зрения, теперь возникло ощущение, которое великий немецкий поэт и писатель Герман Гессе (1877–1962) назвал когда-то набором «интеллектуальных мод» и «сиюминутных ценностей» [377] Hermann Hesse , «Die Sehnsucht unser Zeit nach einer Weltanschauung», «Uhu» 2, 1926, pp. 3–14. . Угрозой идее целостной реальности стали и другие интеллектуальные достижения – в том числе понятие «пестрого мира», о котором писала Нэнси Картрайт [378] Nancy Cartwright , «The Dappled World: A Study of the Boundaries of Science», Cambridge: Cambridge University Press, 1999. . В противоположность К. С. Льюису, который считал, что «Мы не вчитываем рациональность в иррациональную Вселенную, а отзываемся на рациональность, которой во Вселенной испокон веку было предостаточно» [379] C. S. Lewis , «Christian Reflections», Grand Rapids: Eerdmans, 1967, p. 65. , Картрайт полагает, что мы навязываем Вселенной рациональность, а между тем ее может и не быть – или, точнее, может быть много разных порядков, которые требуют различных подходов к миру природы и его структурам. Льюис считает, что мы реагируем на Вселенную какая она есть на самом деле; Картрайт – что мы рискуем изобрести собственную Вселенную, пренебрегая той, которая нас окружает.

Христианство обеспечивает сеть смыслов, глубокую убежденность в фундаментальной взаимосвязи вещей, скрепляющей «частицы» Донна. Христиане считают, что эта тема звучит в Новом Завете, где говорится: «ибо благоугодно было Отцу, чтобы в Нем обитала всякая полнота» – то есть в Иисусе Христе [380] Объяснение этой темы см. в статье Giuseppe Tanzella-Nitti , «La dimensione cristologica dell’intelligibilità del reale», в кн. «L’intelligibilità del reale: Natura, uomo, macchina», ed. Sergio Rondinara, Rome: Città Nuova, 1999, pp. 213–25. . Существует скрытая сеть смысла и взаимосвязей, стоящих за эфемерным, непоследовательным миром, который мы воспринимаем. Об этом постоянно писала Вирджиния Вульф, у которой иногда возникали краткие моменты озарения – ей казалось, что она видит «настоящее за внешним» [381] Virginia Woolf , «Sketch of the Past», в сб. «Moments of Being», ed. Jeanne Schulkind, 2 nd ed., New York: Harcourt Brace & Company, 1985, p. 72. . Эти редкие, мимолетные «моменты бытия», как она их называла, убедили ее, что в мире, который она знает, существуют скрытые сети смысла и связей. Однако проникнуть в этот скрытый мир она так и не смогла – ей всегда казалось, что он ускользает от нее, едва она приближается к его порогу, словно она пытается ухватить струйку дыма.

Далее, как мы уже отмечали, христианство дает ответы, которые невозможно получить научным методом , на те самые главные вопросы бытия, которые Карл Поппер называл «последними» – на вопросы о смысле жизни и о нашем месте в великом порядке вещей. А это следует считать дополнением к строгому и последовательному применению научного метода, который защищает нас от экзистенциального вакуума, возникающего, когда основой смысла и ценности считаешь одну лишь науку.

Таким образом, религиозная вера обеспечивает аппарат осмысления, который не только позволяет лучше улавливать контуры реальности, но и вдохновляет на стремление к доброму и прекрасному. Как и многие мои предшественники, я обнаружил, что это дает мне возможность «сочетать интеллектуальные тяготы и радости научной мысли с ощущением полноты и целенаправленности, которое дает богатая духовная жизнь» [382] John C. Avise , «The Genetic Gods: Evolution and Belief in Human Affairs», Cambridge, MA: Harvard University Press, 1998, p. vii. . Разумеется, подобный религиозный аппарат осмысления нельзя верифицировать ни логически, ни эмпирически. Но ведь такой же недостаток характерен для любого метанарратива, который выходит за рамки эмпирических данных и рассматривает более глубокие вопросы ценности и смысла.

Сурово, но справедливо критикует «любую идеологию, которая претендует на полное, тотальное объяснение мироустройства» Салман Рушди [383] Salman Rushdie , «Is Nothing Sacred?», The Herbert Read Memorial Lecture 1990, Cambridge: Granta, 1990, p. 9. . И наука, и религия легко превращаются в идеологии – а особенно если утверждают, будто обладают монополией на истину. Это заблуждение свойственно в равной мере и религиозному фундаментализму, и научному империализму. Однако этой ошибки можно избежать. Я уже ратовал за множественные карты и уровни реальности и множественные нарративы, описывающие жизнь с разных сторон, и не только потому, что реальность сама по себе так сложна, что требует подобной репрезентации, но и потому, что нужно давать отпор любым претензиям на знание истины в конечной инстанции, и научным, и религиозным.

И в-третьих, религия способна обогатить научный нарратив и не дать ему скатиться в технократическую философию, от прикосновения которой, как писал Джон Китс, «виденья волшебные не распадутся ль в прах?» (пер. С. Сухарева). Социолог Макс Вебер называл излишне интеллектуальный, рациональный подход к природе, сводивший ее исключительно к измеримому и исчислимому, «разочарованием» (от слова «чары») [384] Wolfgang Schluchter , «Die Entstehungsgeschichte des modernen Rationalismus», Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1998. . Религиозная точка зрения ни в коей мере не отрицает полезность подобного рационалистского подхода для науки. Однако религия настаивает, что если мы хотим дать более полный и правдоподобный отчет о реальности, нужно сказать еще кое-что, и что она могла бы дополнить научный нарратив с этой целью.