Станислав Лем - Черное и белое (сборник)

В этом месте мы могли бы дать некое отступление на тему возникновения фантастических концепций Дика, пусть же нам будет достаточно только примера, взятого из «Убика», а именно: само название книги. Оно происходит от латинского ubique – везде. Это сплав (контаминация) двух разнородных понятий: понятия Абсолюта как вечного и неизменного Порядка, происходящего из системной философии, а также понятия « gadget » – удобного приспособления для ежедневного подходящего случая, продукта конвейерных технологий потребительского общества, девиз которого – облегчить людям выполнение всяческих действий от стирки белья до завивки волос. «Баночный абсолют» – это, следовательно, результат столкновения и проникновения двух разновековых мыслительных стилей, и вместе с тем – включения абстракции в образ конкретного предмета. Такое поведение в научной фантастике – это исключение из правил и собственное изобретение Дика. (Хотя речь идет о родстве очень отдаленном, упомяну, что включением синхронно в поэтическую метафору понятий конкретных и абстрактных добивался необычных эффектов в своих стихах Ц. Норвид.)

Упомянутым способом скорее нельзя создавать объекты эмпирически вероятные, то есть имеющие шанс возникновения когда-либо. Тем самым в случае «Убика» речь идет о процедуре поэтической, то есть метафорической, а не о какой-то футурологической. Убик выполняет в романе важную роль, подчеркнутую еще его «рекламой», представляющей эпиграфы к очередным разделам. Является ли он символом, а если да, то чего именно? Ответить на это нелегко. Абсолют, украденный технологией, который должен спасать человека от губительных последствий Хаоса или Энтропии так, как дезодорант защищает наш нюх от вони промышленных свалок, это не только доказательство типичной сегодня тактики действий (например, преодоление побочных эффектов одной технологии другой технологией), это выражение тоски по потерянному царству совершенства нерушимого порядка, – но также это и выражение иронии, потому что «изобретения» этого все же не удастся объяснить серьезно. Убик, кроме того, выполняет в романе роль его «внутренней микромодели», ибо содержит in nuce [166]всю свойственную книге проблематику – борьбы человека с хаосом, в которой после временных успехов бесповоротно ждет проигрыш. Баночный как аэрозоль абсолют, спасающий Джо Чипа от гибели, но только временно, – не это ли парабола и mene tekel [167]цивилизации, что принизила Sacrum [168]сталкиванием его в Profanum [169]? Продолжая такой ряд ассоциаций, можно, в конце концов, увидеть в «Убике» литературную насмешку греческой трагедии, в которой роль античных героев, напрасно сражающихся с мойрой, предназначена штатным телепатам (скорее, телеатактитам, потому что они побеждают телепатию) под начальством служащего большой корпорации. Если «Убик» и не является именно так задуманным произведением, то смотрит в эту сторону.

Творчество Ф. Дика заслуживает, пожалуй, лучшей судьбы, чем уготованная ему местом рождения. Если оно не является ни монолитным, ни полностью точным, то, однако, только силком удается втиснуть его творчество в эту мешанину содержаний, лишенных интеллектуальной ценности и оригинальной конструкции, которые демонстрирует НФ . Причем любителей НФ привлекает в Дике именно то, что наиболее скверно: типичный для американской фантазии размах, достигающий звезд, плавность действия, идущего от неожиданности к неожиданности, но они упрекают его в том, что вместо разгадывания загадок, он в конце оставляет читателя на поле боя, затянутым аурой столь же гротескной, сколь и удивительной тайны. Но его ужасные сращения галлюциногенных и трансцендентных техник также не прибавили ему сторонников вне стен гетто, ибо там ему ставят в вину тенденциозность реквизитов, взятых из арсенала НФ . В самом деле, творчество это иногда совершает промашки, а ведь мы остаемся под воздействием его очарования, как это бывает в случае борьбы одинокого воображения с избытком распирающих его возможностей – борьбы, в которой уже неполный проигрыш может напоминать победу. Не о снисходительности к этому роману я прошу читателя, – она не имеет никакого отношения к книгам, а о внимательном и доброжелательном чтении, этом необходимом условии писательского творчества, потому что кем бы были даже наиболее искушенные и внимательные авторы без искушенных и внимательных читателей?

Мне кажется интересным, но не изученным должным образом, параллелизм между фантастикой научной и мистической. Разделить их просто: научная фантастика дает естественные объяснения событий, тогда как мистическая – сверхъестественные. Непонятной остается подчиненное положение и той и другой в области литературы, причем не только в настоящее время, но и исторически. Оба жанра имели свои крупные фигуры: Г. Дж. Уэллсу соответствует Эдгар Алан По в мистической литературе. Произведения этих авторов до сих пор остаются не только востребованными, но во многих отношениях и непревзойденными. Если же сосредоточиться – имея в виду данную книгу [170]– на мистической литературе ( необыкновенного), трудно сразу объяснить себе, почему в нашем веке она выполняет исключительно развлекательныефункции. Поначалу напрашивается мысль, что сомнительность этих произведений вытекает из сомнительного характера самих явлений, в них представленных, ибо речь идет о всякого рода призраках, духах, нечистой силе и т. п. Но это объяснение следует категорически отвергнуть. Ведь призраков, духов, нечистую силу мы можем найти и в выдающихся шедеврах мировой литературы. Дьяволы, например, в ней просто кишат (дьявол «Братьев Карамазовых», дьявол «Доктора Фаустуса»). Я утверждаю, что дело не в самой фантастичности литературных объектов, а в отношении к ним автора, следовательно, и произведения.

Чем являются в «необыкновенном» рассказе призрачные стихии, черная и белая магия? Что происходит в их мире с героем? Ничего, кроме возможностей эффективного действия. Такой герой – это «неортодоксальный технолог», пользующийся «загробной» или «дьявольской» энергией вместо химической или тепловой, заклятием как «наводящим инструментом» вместо оптического или электромагнитного прицела, а также спиритическим посвящением, или же чернокнижным, вместо политехнических исследований – как теоретической основой деятельности. И когда – так часто бывает в этих рассказах – действия не оправдываются или дают кошмарные результаты рикошетами темных сил – мы имеем дело с такой стихийной катастрофой, которой в сфере рациональной техники будет соответствовать, например, буря, молниями сжигающая электрическую сеть, или наводнение, сносящее плотины.