Генри Киссинджер - Мировой порядок

«Президент Соединенных Штатов Северной Америки и его величество, столь же возвышенный, как планета Сатурн, государь, которому солнце служит мерилом, чье величие и великолепие равны небесному, верховный правитель и монарх, чьи войска многочисленны, как звезды, чье величие заставляет вспомнить Джамшида, чье великолепие не уступает Дарию, наследник короны и престола Кейянидов [73], блистательный повелитель всей Персии, будучи в равной степени заинтересованы и искренне желая установить дружеские отношения между двумя странами, каковые они хотят упрочить договором о дружбе и торговле, взаимовыгодным и полезным для населения обеих высоких договаривающихся сторон, ради этой цели назначили своих полномочных представителей…»

Расположенная на пересечении Востока и Запада и управлявшая провинциями и зависимыми территориями, что простирались от современной Ливии до Киргизии и Индии, Персия становилась то отправной точкой, то конечной целью почти всех агрессоров Евразии – со времен античности вплоть до холодной войны. Несмотря на все потрясения, она – как и Китай, переживший примерно сопоставимые испытания, – сумела сохранить ощущение идентичности. Покоряя чрезвычайно разнообразные культуры и регионы, Персидская империя принимала их достижения – и синтезировала собственную концепцию мирового порядка. Сокрушенная иноземными завоеваниями – походы Александра Македонского, первая волна распространения ислама, монгольское нашествие (эти события почти ликвидировали историю и политическую автономию других народов), – Персия все-таки сохранила убежденность в своем культурном превосходстве. Она подчинялась завоевателям в качестве временной уступки, но оберегала независимость в мировоззрении, очерчивая «великие внутренние пространства» в поэзии и мистике и чтя неразрывную связь с героическими древними правителями, упомянутыми в эпической «Книге царей» (иначе – «Шах-наме») [74]. Одновременно Персия накапливала опыт управления территориями и преодоления всевозможных политических вызовов, составляя «изощренный» дипломатический канон, который восхвалял умение терпеть, проницательный анализ геополитических реалий и способность психологически манипулировать противниками.

Ощущение избранности и ловкое маневрирование уцелели и в исламскую эру, когда Персия приняла религию арабских завоевателей, но, единственная среди первой волны покоренных народов, отстояла родной язык – и наполнила новый порядок культурным наследием империи, которую мусульмане только что уничтожили. Мало-помалу Персия сделалась демографическим и культурным оплотом шиизма – поначалу она принимала «раскольников», спасавшихся от арабского большинства, а затем, с шестнадцатого века, шиизм стал государственной религией страны (отчасти персы стали шиитами, чтобы отличить и противопоставить себя крепнущей Османской империи, суннитской по вероисповеданию). В отличие от подавляющего числа суннитских интерпретаций шиитская ветвь ислама подчеркивает мистическую, невыразимую составляющую религиозного переживания и провозглашает допустимость «благоразумного сокрытия убеждений» ради реализации интересов правоверных. В культуре, религии и геополитическом позиционировании Иран (официальное название страны с 1935 года) сохраняет традицию избранности и не устает напоминать о своей особой региональной роли.

Иранская революция двадцатого века случилась в правление шаха Резы Пехлеви и началась (во всяком случае, так ее освещали на Западе) как антимонархическая: революционеры требовали демократии и справедливого перераспределения экономических благ. Многие из претензий были вполне обоснованными, поскольку действовавшая программа модернизации усугубляла социальное неравенство, а правительство шаха деспотично контролировало инакомыслие. Но когда в 1979 году аятолла Хомейни вернулся из эмиграции (он провел много лет в Париже и в Ираке) и стал притязать на роль «верховного лидера» революции, быстро выяснилось, что его не интересуют социальные проблемы и демократическое правление: он выступал против существующего регионального порядка и самих институциональных механизмов обеспечения последнего.

Доктрина, которую принял Иран при Хомейни, радикально отличалась от всех, какие использовались на Западе после окончания религиозных войн и подписания Вестфальского договора. Доктрина Хомейни трактовала государство не как легитимное образование в собственном праве, а как подходящее оружие в условиях широкого религиозного соперничества. Карта Ближнего Востока двадцатого столетия, заявил Хомейни, является враждебной исламу фальшивкой, состряпанной «империалистами» и «своекорыстными тиранами», которые «разделили исламскую умму на части, принудительно ее разорвали и создали искусственные нации». Все современные политические институты на Ближнем Востоке и за его пределами следует признать нелегитимными, ибо они «не опираются на заповеди Аллаха». Современные международные отношения, основанные на процессуальных вестфальских принципах, строятся на ложной основе, потому что «отношения между народами должны развиваться на духовности», а не на отстаивании и соблюдении национальных интересов.

Позиция Хомейни – сопоставимая с точкой зрения Кутба – заключалась в том, что идеологически «правильное» (экспансионистское) прочтение Корана указывает путь к избавлению от всех этих «кощунств» и созданию подлинно легитимного мирового порядка. Первым шагом станет свержение всех правящих режимов мусульманского мира и приход к власти «исламского правительства». Традиционные национальные лояльности следует отринуть, потому что «долг каждого из нас состоит в низвержении тагутов, иначе – незаконных политических сил, которые ныне властвуют в исламском мире». Создание в Иране подлинно исламской политической системы будет означать, как Хомейни заявил на торжествах в честь учреждения Исламской Республики Иран 1 апреля 1979 года, «наступление первого дня правления Аллаха».

Эта доктрина резко противоречила всем прочим современным концепциям государственного управления. Как сообщил «Нью-Йорк таймс» Мехди Базарган, первый назначенец Хомейни на пост премьер-министра: «Мы стремились… к управлению того типа, какое существовало на протяжении десяти лет при пророке Мухаммаде и еще пяти лет при его зяте Али, первом шиитском имаме». Когда управление мыслится как «боговдохновенное», инакомыслие, разумеется, воспринимается как святотатство, политическая оппозиция попросту не допускается. При Хомейни Исламская Республика Иран начала применять эти принципы на практике, отсюда волна доносов и казней, отсюда систематические репрессии в отношении религиозных меньшинств, куда более жестокие, нежели при авторитарном шахском режиме.