Эндрю Робертс - Черчилль и Гитлер

Гольдхаген утверждал, что солдаты 101-го батальона, не отбиравшиеся специально по причине их горячей верности нацизму, а вступавшие в него в основном из-за нежелания идти служить за границей, убивали еврейских женщин, стариков и детей «ради удовольствия», потому что им было «весело» во время «охоты на евреев», в ходе которой их «демонологический антисемитизм» трансформировался в «массовое стремление убивать евреев». Антисемитизм, подчеркивает автор, настолько глубоко проник в культуру, общественное сознание и историю Германии, что Гитлер и Холокост стали попросту неизбежными результатами этого. Все, что требовалось Гитлеру, как лидеру, это обеспечить необходимые условия для совершения геноцида. [114]В начале 1940-х гг. появились идеальные условия – как пишут в детективных романах – мотив, возможность и способ. Хотя в 1920–1930-х гг. в Германии евреи были гораздо лучше интегрированы в общество, нежели в других странах Европы, как отмечал Киган, «в 1918 г. кайзеровский рейх контролировал все штетлы в Европе, но ни причинял вреда их обитателям». Был ли, таким образом, прав Мильтон Гиммельфарб, когда пришел к своему памятному заключению: «Не было бы Гитлера, не было бы Холокоста»? И было ли лидерство Гитлера ключевым фактором трагедии?

101-й батальон являл собой срез германского общества, и никого из солдат не принуждали убивать евреев или принимать участие в зверствах. Браунинг полагает, что в Холокосте не было ничего типично немецкого, кроме, возможно, преувеличенного уважения к власти и готовности подчиняться приказам со стороны исполнителей преступлений и того, что, помимо сравнительно небольшого числа нацистских фанатиков, мало, кто из немцев одобрял происходившее «на востоке». Однако никто открыто и не возмущался; подавляющее большинство немцев оставались безучастными и не хотели знать подробностей. Но когда прозвучал непосредственный призыв помочь в осуществлении геноцида, от 80 до 90 % мужчин, призванных в 101-й батальон, молча согласились. Преодолев первоначальную брезгливость они «превратились в умелых и жестоких палачей». Только 12 из 500 полицейских батальона отказались участвовать в расстреле 1800 евреев в лесу в окрестностях польского города Юзефув 13 июля 1942 г. В течение оставшихся 17 часов, пока длилось кровопролитие, прерывавшееся на перекуры и обед, еще примерно 45 человек покинули место казни, сославшись на разные причины. Оставшиеся 85 % продолжали расстреливать женщин и детей в упор, хотя им было прекрасно известно, что, в случае, если они откажутся, им не грозит никакое наказание. «Сначала мы стреляли, куда придется, – вспоминал один из участников расстрела. – Если целились слишком высоко, череп взрывался. В результате мозги и осколки костей летели во все стороны. Поэтому нам было приказано упирать конец штыка в шею».

Основываясь на материалах допросов 1960-х гг., можно попытаться понять психологию убийц. Эти материалы представляют собой холодящее кровь, но очень убедительное чтение, на основе которого власти анализируют мотивы мужчин, которые в силу целого ряда довольно сложных психологических причин позволили себе убивать с целью геноцида. Большая часть из этих причин – свойственные военному времени ожесточение, «сегментация», «рутинизация», стремление быть как все и тому подобное – не ограничивается пределами нацистской Германии. Мы гордимся собой при мысли, что Холокост никогда бы не мог произойти в Англии, но на самом деле в 1935–1945 гг., несомненно, нашлось бы достаточно тех, кто отправлял бы людей в газовые камеры, если бы они были построены в Аргайлле, Кардиффе или в окрестностях Лондона.

Лидеры берут на себя ответственность. Когда что-то шло не так, Черчилль, не задумываясь, брал вину на себя. Выступая на закрытых заседаниях парламента, он с готовностью признавал свои ошибки. Гитлер же, напротив, когда война приняла нежелательный для него оборот, постоянно обвинял в этом других: сначала генералов, а потом и весь германский народ, который он считал недостойным своего гения. Эта разница в подходе в должной мере проявлялась в бесстрашном желании Черчилля появляться на пострадавших от бомбежек улицах по всей Англии с тем, чтобы поднять моральный дух нации, чего Гитлер практически никогда не делал в Германии. Наоборот, фюрер передвигался в автомобиле с закрытыми шторками окнами. Одной из ошибок Гитлера было стремление дистанцироваться от страданий своего народа, который вплоть до 1944 г. преклонялся перед своим вождем. Страх, что его образ окажется связанным с текущими неудачами и поражениями, заставлял его отказываться от позирования перед камерой – возможности, которую Черчилль никогда не упускал. Когда 8 сентября 1940 г. Черчилль заплакал при виде превратившейся в руины улицы в районе лондонского Ист-Энда, одна из местных жительниц услышала, как кто-то произнес: «Посмотрите, его это правда волнует», и толпа сразу же повеселела. [115]Спасало, конечно, то, что Черчиллю действительно было небезразлично, и он, в отличие от Гитлера, не считал людей расходным материалом, необходимым для воплощения его глобального замысла. К несчастью для себя, Гитлер не имел рядом с собой никого, кто мог бы изменить его образ мыслей. Успешные лидеры окружают себя конструктивно настроенными оппонентами: у Черчилля был Аланбрук, у Сталина – генерал Алексей Антонов, у Рузвельта – генерал Джордж Маршалл. Гитлер, конечно же, не мог получить объективного совета, не имея никого рядом с собой.

За всю войну Гитлер очень мало путешествовал, если не считать посещений своей ставки «Волчье логово» в Восточной Пруссии и четырех поездок во Францию – один раз на встречу с Рундштедтом, один раз в Париж, чтобы позлорадствовать у памятника в Компьене, один раз к маршалу Петэну и Пьеру Лавалю в Монтуар и один раз, чтобы встретиться с генералом Франко в Андайе. Он и до войны не слишком любил путешествовать и ни разу не бывал в Англии, Америке, Африке или на Дальнем Востоке. Некоторых из его стратегических ошибок – особенно объявление войны Америке в декабре 1941 г. – вероятно, можно было бы избежать, если бы он в молодости больше был склонен к приключениям и имел бы возможность узнать, каков на самом деле мир за пределами Германии. Черчилль, наоборот, путешествовал больше, чем любой другой премьер-министр в истории: за первые четыре военных года он проехал не менее 110 000 миль, проведя 33 дня в море и 14 дней в воздухе. Это дало ему понимание глобальной стратегии войны, полностью отсутствовавшее у Гитлера.

Частью лидерского искусства является понимание, когда следует сказать «стоп», но подобно всем премьер-министрам двадцатого столетия, кроме лорда Солсбери и Гарольда Вильсона, Уинстон Черчилль оставался на своем посту слишком долго. Как и многие его предшественники, он слишком легко верил словам о собственной незаменимости, несмотря на тот факт, что звучали они из уст все меньшего числа людей. Когда летом 1954 г. старый друг и коллега-журналист сказал Черчиллю: «Многие из ваших друзей из Консервативной партии говорят, что для партии было бы хорошо, если бы в скором времени вы подали в отставку», премьер-министр взглянул на него, затем оглядел «Коммонс Бар», где они сидели, и только потом ответил: «Знаете, когда я смотрю на это место и думаю обо всем, что меня так долго связывает с палатой, мне кажется, что это отличный паб. И когда я смотрю на все эти лица в Палате общин, я спрашиваю себя, почему я должен покинуть его прежде, чем кто-то скажет: «Вам пора!» более настойчиво, чем те из моих друзей, с кем вы разговаривали» [116].