Марио Ливио - От Дарвина до Эйнштейна. Величайшие ошибки гениальных ученых, которые изменили наше понимание жизни и вселенной

А вот Хойл упорно продолжал отстаивать несколько усовершенствованную модель стационарной Вселенной (он назвал ее «квазистационарной моделью») – любой ценой, любыми средствами. Уже в 2000 году, в восемьдесят пять лет, Хойл написал книгу [368]под названием «Иной подход к космологии» (Fred Hoyle, Jayant Narlikar, Geoff Burbidge A Different Approach to Cosmology ), где вместе с соавторами Джайантом Нарликаром и Джеффом Бербиджем разъяснял квазистационарную модель во всех подробностях и объяснял, почему они не согласны с теорией Большого взрыва. В знак презрения к научному истеблишменту они поместили на страницах книги фотографию стада гусей, бредущего по грязи, с подписью: «Так нам видится конформистский подход к стандартной космологии (не имеющей отношения к Большому взрыву). Мы устояли перед соблазном назвать некоторых ведущих гусей по фамилии». Однако к этому времени Хойл уже так давно перестал быть авторитетом в космологии, что почти никто не стал даже тратить время на то, чтобы указать ему на недостатки квазистационарной модели. Лучше всех, пожалуй, об этой книге высказался рецензент « The Sunday Telegraph », причем это высказывание относится не столько к содержанию книги, сколько к неугомонному характеру Хойла: «Хойл систематически рассматривает доводы теории Большого взрыва и думает, что не оставил от них камня на камне… Да, когда человек так предан делу разрушения, это вызывает пиетет… Остается надеяться, что когда я, подобно Хойлу, достигну восьмидесятипятилетнего рубежа, то буду обладать хотя бы одной тысячной его боевого задора».

Природа ляпсуса Хойла несколько иная, чем ляпсусов Дарвина, Кельвина и Полинга, по двум причинам. Во-первых, важно учесть масштаб темы, в рамках которой был совершен ляпсус. Ляпсус Дарвина относился лишь к одной составляющей его теории (пусть и очень значимой составляющей). Ляпсус Кельвина относился к допущению, лежащему в основе расчетов конкретной величины (правда, очень важной). Ляпсус Полинга затронул лишь одну его модель (к несчастью, это была модель самой главной молекулы). А ляпсус Хойла был связан с целой теорией мироздания , с устройством Вселенной как таковой. Во-вторых и в-главных, в отличие от Дарвина, который не понимал, каковы последствия неверного понимания биологических механизмов, от Кельвина, который пренебрегал непредвиденными физическими процессами, и от Полинга, который нарушил основные законы химии, Хойл, конструируя свою модель стационарной Вселенной, нигде не ошибался. Сама по себе его теория была смелой, необычайно остроумной и соответствовала данным наблюдений на то время. Ляпсус Хойла состоял в том, что он с досадным, чуть ли не тупым упорством отказывался признать, что теория мертва, даже после того, как ее разбомбили накопившиеся контраргументы, и в том, что он применял неодинаковые критерии к теории Большого взрыва и своей модели квазистационарной Вселенной. В чем же корни такого негибкого, поистине страусиного поведения? Чтобы попытаться найти ответ на этот интересный вопрос, я первым делом расспросил нескольких бывших учеников и младших коллег Хойла.

Космолог Джайант Нарликар был у Хойла аспирантом и продолжал сотрудничать с ним до самой его смерти. Среди всего прочего, они совместно разработали теорию гравитации, известную как теория Хойла-Нарликара, которая вписывается в их квазистационарную модель. Нарликар предположил, что то, что Хойлу так не нравилась теория Большого взрыва, было связано, по крайней мере сначала, с тем, что он никак не мог примириться с некоторыми физическими условиями Большого взрыва. Например, Нарликар вспоминал, как Хойл говорил, что все другие наблюдаемые фоновые излучения (оптическое, рентгеновское, инфракрасное) так или иначе связаны с астрофизическими объектами (звездами, активными галактиками и пр.), и он не видел причин, почему космическое микроволновое излучение должно чем-то отличаться и восходить к какому-то конкретному событию (Большому взрыву). Подобным же образом около 1956 года он подумал, что так или иначе вырабатывать энергию, необходимую для космического микроволнового излучения, могли бы звезды: надо только понять, как в них синтезируется весь гелий. Если же говорить об эмоциональной стороне дела, то Нарликар считал, что Хойл возражал против идеи сотворения Вселенной в один конкретный момент еще и потому, что не был религиозен [369].

Астрофизики Питер Эгглтон и Джон Фолкнер в начале шестидесятых были еще студентами и работали в исследовательской группе Хойла (на илл. 22 Фолкнер самый правый в первом ряду), однако я несколько удивился, когда оказалось, что к Хойлу они относятся совершенно по-разному. Эгглтон помнит Хойла как человека, который знал все, что стоило знать в астрофизике на тот момент, и к тому же был знаком со всеми, кто хоть чего-то стоил в мире астрофизики. Он отмечал [370], что к Хойлу вполне можно было применить знаменитую характеристику викторианца Бенджамина Джоветта [371]: «Если он чего-то не знает, значит, этого и не стоит знать». Что касается отношения Хойла к науке, то у Эгглтона сложилось впечатление, что если научное сообщество было в чем-то убеждено, то Хойл убеждал себя в противоположном и смотрел, что из этого получится. Когда я спросил у Эгглтона, почему, как он считает, Хойл настолько сопротивлялся идее Большого взрыва, Эгглтон высказал мнение, что в корне этого сопротивление лежит то, что Хойлу не нравилась и идея о зарождении жизни на Земле в результате естественной химической эволюции. Эгглтон сказал, что по мнению Хойла на зарождение жизни должно было уйти гораздо больше времени, чем позволял возраст Вселенной, определяемый согласно теории Большого взрыва. Это очень интересный момент, и скоро мы к нему вернемся.

Фолкнер признался [372], что его и самого ставило в тупик несокрушимое сопротивление идее Большого взрыва у его научного руководителя. По его мнению, Хойл «несколько перегибал палку, слепо любил свое детище [теорию стационарной Вселенной] и не желал от него отказываться». Кроме того, Фолкнер отметил и другое занятное обстоятельство: к концу шестидесятых Хойл окончательно утратил интерес к так называемой «нормативной науке» и ступил на тропу ученого-одиночки.

И на посту плюмианского профессора, и на должности директора Института астрономии Кембриджского университета Хойла сменил лорд Мартин Рис [373], королевский астроном. Он тепло вспоминает Хойла, говорит, что тот всегда готов был помочь и поддержать, несмотря на то что некоторые собственные работы Риса о космическом микроволновом излучении и квазарах поспособствовали краху теории стационарной Вселенной. Рис и по сей день ценит Хойла необычайно высоко: фотография Хойла висит на стене кабинета Риса в Институте астрономии. Рис предложил два вероятных объяснения отступничества Хойла, оба очень соблазнительные. Во-первых, он подчеркивал, как вредна бывает изоляция в науке. И пояснил, что с середины шестидесятых Хойл говорил о науке почти исключительно со своими ближайшими сотрудниками и сторонниками – крошечной группкой, куда входили Джайант Нарликар, Чандра Викрамасингх и чета Бербиджей. Поскольку эти ученые практически всегда были согласны с Хойлом, очевидно, такое положение дел едва ли способствовало пересмотру взглядов. К моему удивлению, лорд Рис сообщил мне, что Хойл всегда был очень великодушен и щедр на похвалу, однако почти никогда не обсуждал с ним научные вопросы. Более того, он даже не спорил о новых научных открытиях с более молодыми космологами, не входящими в его кружок.