Пол Стретерн - Гегель

Через год после переезда в Гейдельберг Гегель опубликовал «Энциклопедию философских наук» – для подготовительного чтения студентами перед его лекциями. Эта книга содержит основные положения его философии и помогает читателю познакомиться с особенностями изложения и весьма эксцентричным употреблением разных слов. Страдала не только логика; понять лекции Гегеля было совершенно невозможно, если вы не знали всей его абракадабры. Расшифровке подлежали даже простейшие объяснения.

В «Энциклопедии» Гегель также совершенствует свою систему. Теперь ее можно рассматривать как последовательность пирамидальных структур, увенчанную супертриадой, где тезис – Абсолютная Идея, антитезис – Природа, а синтез – Дух, или Абсолютная Реальность. Всю систему можно представлять как Дух (который есть также Абсолютная Реальность), постигающий самое себя и свою значимость. Как индивиды мы постепенно проходим через эту систему, становясь разумнее, духовнее, постигая себя и свое место в мире.

Система Гегеля есть идеалистический монизм – всеобъемлющий синтез Природы и Абсолютной Идеи: Мировой Дух (или Абсолютная Реальность). Система не только триадична, для нее характерна цикличность, поскольку неотъемлемой ее частью является дифференциация. Развитие происходит согласно диалектическому принципу: тезис порождает антитезис и так далее. Истина может быть познана только после того, как она дифференцировала себя – породила свой антитезис, заблуждение – и преодолела его. Подобным же образом Бог бесконечен только потому, что он установил для себя ограничение – конечность – и преодолел его. (Отзвук схожего диалектического процесса слышен и в грехопадении человека, необходимом этапе на пути к истинной благодати.) Как есть интеграция синтеза, так есть и дифференциация тезиса, порождающего антитезис.

Проработав два года в Гейдельберге, Гегель решил перейти к антитезису и в 1818 г. переехал в Берлин. Там он стал профессором философии в Берлинском университете, заняв место, освободившееся после смерти Фихте. К этому времени Наполеон был разгромлен и Пруссия вновь заняла доминирующее положение среди немецких государств. В стране начиналась самая удушающая консервативная эпоха, и столицей реакции был Берлин. Гегелю было суждено прожить в прусской столице следующие тринадцать лет. Его лекции привлекали сотни студентов, а миазмы его философского влияния уже проникли в другие немецкие университеты в форме гегельянства.

Любое проявление свободы мысли и политических воззрений подавлялось, а потому берлинские студенты и утонченные горожане были вынуждены искать иные выходы интеллектуальной энергии. Результатом стал бурный рост числа желающих заниматься живописью, музыкой, философией.

Гегель фактически стал официальным философом Прусского государства. В 1821 г. он опубликовал «Философию права», посвященную вопросам политики и гражданских прав. Теперь он выступал за статус-кво и приходил в ужас от любых мыслей о радикальных переменах в обществе. Базовая диалектика его новой работы выглядела так:

Тезис: абстрактные универсальные законы. Антитезис: сознание индивида. Синтез: нравственность общества.

Гегель считал, что это общество должно основываться на ценностях семьи и авторитетных профессий. Как ни удивительно, идеальное государство, которое он имел в виду, напоминало скорее не прусскую, а британскую модель устройства. Оно включало парламентское правление, ограниченную власть монарха, суд присяжных и терпимое отношение к инакомыслящим – в первую очередь к религиозным несогласным и евреям. (Насколько я могу судить, Гегель был совершенно свободен от антисемитизма, который считался вполне приемлемым и достиг масштабов эпидемии в форме захлестнувших Пруссию погромов).

Тем временем Гегель продолжал заниматься своим обычным делом – читал лекции десяткам жадных до знаний студентов, заполнявших аудиторию. Положив на кафедру перед собой табакерку, опустив лысеющую голову, он неуклюже возился в своих бумагах, листая страницы, медленно что-то бубня, неуклюже продираясь сквозь бесконечные нагромождения придаточных предложений, выдавливая из себя каждую фразу. Но поднявшись наконец на плато чистой абстракции, Гегель достигал, случалось, апофеоза внезапного красноречия, речь его возвышалась над постоянно конфликтующими тезисами и антитезисами профессионального языка и взмывала на недосягаемую высоту, где и росла, словно по собственной воле, пока у лектора не случался очередной приступ кашля.

Порой после лекции какой-нибудь окончательно запутавшийся студент отправлялся вслед за Гегелем к нему на квартиру. Здесь он видел странного человека с болезненно-бледным лицом, сидевшего за огромным, заваленным книгами и бумагами столом, закутанного в серо-желтый, до пола, халат. В ходе нескладного разговора Гегель вдруг задумывался о чем-то своем, ворошил разбросанные бумаги, что-то бормотал себе под нос и лишь по прошествии немалого времени вспоминал о своем госте.

В это время Гегель почти ничего не печатал, но благодаря нескольким верным криптографам записи его лекций публиковались в различных сборниках. Эти заметки представляют собой наиболее полное изложение его взглядов на эстетику и философию религии, а также печально знаменитую концепцию философии истории. Историю Гегель пытается свести к диалектическому процессу – впоследствии эта псевдоидея вернулась в трудах его последователя Маркса. Согласно такому подходу, история имеет цель (для Гегеля это божественная воля, для Маркса – коммунистическая утопия). Гегель прослеживает ползучее продвижение диалектики через песочные крепости времени. Империи прошлого – Китай, Древняя Греция, Рим – проложили путь Прусскому государству, высшей форме общественного устройства из всех существовавших на Земле (права которого неизмеримо превосходят права любого индивидуума).

«Мы увидим при рассмотрении истории философии, что в других европейских странах, в которых ревностно занимаются науками и совершенствованием ума и где эти занятия пользуются уважением, философия, за исключением названия, исчезла до такой степени, что о ней не осталось даже воспоминания, не осталось даже смутного представления о ее сущности; мы увидим, что она сохранилась лишь у немецкого народа в качестве его своеобразной черты. Мы получили от природы высокое призвание быть хранителями этого священного огня, подобно тому, как некогда роду Евмолпидов в Афинах выпало на долю сохранение элевзинских мистерий или жителям острова Самофракии – сохранение и поддержание возвышенного религиозного культа; подобно тому, как еще раньше мировой дух сохранил для еврейского народа высшее сознание, что он, этот дух, произойдет из этого народа как новый дух» [7].