Ли Смолин - Возвращение времени. От античной космогонии к космологии будущего

Что касается самой науки, то мы не можем предсказывать будущее (и об этом моя книга), но реляционизм заставляет меня сомневаться в том, что наука скажет, каков мир. Реляционизм утверждает, что физические величины, которые можно измерить и описать, рассматриваются с точки зрения их отношений и взаимодействий. Когда мы вопрошаем о сути материи или мира, мы интересуемся, каковы они в отсутствие отношений и взаимодействий [195]. Но реляционизм утверждает, что в мире нет ничего реального, кроме свойств, которые определяются отношениями и взаимодействиями. Иногда это мне нравится, а иногда кажется абсурдным: вопрос о том, каковы вещи на самом деле, остается без внимания. Но есть ли смысл двум телам взаимодействовать, если они – ничто?

Может быть, существование – это взаимоотношения. Но почему? Эти вопросы слишком глубоки для меня. Кто-нибудь другой, с иными знаниями и темпераментом, сможет добиться прогресса в поиске ответов. Единственное, что я не могу сделать, – закрыть вопрос о том, каков мир, назвав его нелепым вопросом. Некоторые защитники науки настаивают, что вопросы, на которые наука не может ответить, не имеют смысла, но я нахожу это неубедительным. Наука привела меня к выводу, что будущее открыто и новизна реальна. Поскольку я определяю науку скорее как этику, а не метод, я должен допустить существование научной методологии, о которой пока нам ничего не известно.

Это подводит нас к очень сложной проблеме – проблеме сознания. Я получаю много писем с вопросами о сознании. На большинство я отвечаю так: если у сознания есть тайны, они пока за рамками известного науке. Мне, физику, нечего об этом сказать.

Лишь с одним человеком я позволяю себе говорить о проблеме сознания – Джеймсом Джорджем. Джим – бывший дипломат. Он служил верховным комиссаром Канады в Индии и Шри-Ланке, послом в Непале и Иране, странах Персидского залива и других местах. Он, как мне рассказывали, легендарный представитель канадской дипломатии эпохи Пирсона и Трюдо, когда Канада распространяла идеи миротворчества. Сейчас, в свои 90 лет, Джим пишет книги о духовных основах экологических проблем и помогает работе экологического фонда [196]. Им восхищаются многочисленные друзья и знакомые. Он один из тех не многих в моем окружении, кто живет мудро, что мне вряд ли удастся.

Джим говорит: “То, что вы рассказываете о смысле времени в физике, увлекательно, но вы упускаете из виду ключевой элемент, на который указывают все ваши мысли – роль сознания во Вселенной”. Я слушаю, но сказать мне нечего. Я приблизительно понимаю, о чем он. Так вот, рассуждая о проблеме сознания, я имею в виду не искусственный интеллект. И не то, как развивается сеть химических реакций, чтобы стать автономной и принимать выгодные для себя решения. Это трудные проблемы, но они, похоже, разрешимы в рамках науки.

Под проблемой сознания я имею в виду следующее. Если я опишу вас на языке физических и биологических наук, все равно что-то останется за рамками описания. Мозг – это сеть примерно из 100 миллиардов клеток, каждая из которых представляет собой сложную систему, контролирующую цепь химических реакций. Я мог бы описать это очень подробно, но и близко не подошел бы к объяснению внутреннего опыта, потока сознания. Если бы я не знал, что обладаю сознанием, все мои познания о ваших нейрональных процессах не дали бы мне оснований подозревать, что сознание есть и у вас.

Самое загадочное, конечно, – не психика, а сам факт того, что мы обладаем сознанием. Лейбниц представлял себе, что, уменьшившись, он смог бы ходить внутри чужого мозга, как внутри мельницы (мы бы сказали – “фабрики”). В случае мельницы вы дали бы описание ее устройства. В случае мозга – нет.

Один из способов сказать, что нечто осталось за рамками описания работы мозга, – это отметить некоторые вопросы, на которые физическое описание не дает ответа. Вы и я смотрим на женщину в красном за соседним столиком. Испытываем ли мы одно и то же ощущение (я о красном цвете)? Возможно, то, что вы видите как красный, я вижу как синий?

Предположим, ваш видимый спектр продлен в ультрафиолетовую область. Как выглядели бы цвета? Какими стали бы ощущения?

Описанию красного цвета как волны определенной длины или нейронального возбуждения не хватает сути – опыта восприятия красного. Философы называют это квалиа ( qualia ). Почему, когда наши глаза поглощают фотоны волны определенной длины, мы ощущаем квалиа красного? Философ Давид Чалмерс называет это трудной проблемой сознания.

Вот еще один способ задать вопрос о природе сознания. Предположим, мы скопировали нейрональные сети вашего мозга на кремниевый чип и “загрузили” мозг в компьютер. Станет ли компьютер сознательным существом? Проявились ли бы квалиа? Жили бы тогда два сознательных существа с вашими воспоминаниями и разным (с момента копирования) будущим?

Наука, кажется, не в состоянии решить проблему квалиа, или сознания, потому что этот аспект мира не затрагивается, когда мы описываем физические взаимодействия между частицами. Этот вопрос сродни следующему: каков мир на самом деле (а не как он может быть смоделирован)?

Некоторые философы утверждают, что квалиа идентичны определенным нейрональным процессам. Мне кажется, это неверно. Квалиа могут быть сопоставлены с нейрональными процессами, но они не являются таковыми. Нейрональные процессы описывают физики и химики, но ни одно описание в рамках этих отраслей не ответит, что такое квалиа, и не объяснит, почему мы их воспринимаем.

Я не сомневаюсь, что мы многое можем узнать об отношениях квалиа и мозга и что это подведет нас к формулированию проблемы сознания. Мы можем проводить эксперименты на сознательных существах, которые нас научат, какие функции или аспекты нейрональных процессов связаны с квалиа. Это научные вопросы, лежащие в области методологии.

Проблема сознания остается тайной, разгадка которой пока не под силу науке. Не знаю, справится ли она. Возможно, когда мы узнаем больше о биологии и мозге, это приведет нас к революционному преобразованию языка, которым мы пользуемся для описания жизни и мышления животных. После этой революции мы, возможно, будем обладать недоступными сейчас понятиями и языком, которые позволят сформулировать проблемы сознания и квалиа как научные вопросы.

Проблема сознания является частью вопроса, что такое мир. Мы не знаем, что такое на самом деле камень, атом или электрон. Мы можем лишь наблюдать, как они взаимодействуют с другими объектами, и описывать их свойства. Возможно, у всего есть как внешние, так и внутренние свойства. Внешние свойства наука может описывать посредством взаимодействий. Сущность невозможно выразить на языке взаимодействий и отношений. Сознание, чем бы оно ни было, – аспект сущности мозга.