Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Ростопчин и сам едва избежал гибели от рук разъяренной толпы, окружившей его дворец, отдав ей на расправу обвинявшегося в шпионаже в пользу французов молодого человека [131], которого растерзали тут же после отъезда губернатора. Уезжая из города, он очутился нос к носу с Кутузовым. Главнокомандующий попросил своего ординарца князя А. Б. Голицына, как москвича, провести себя по закоулкам с целью избежать любых встреч с населением, а потому столкновение с Ростопчиным особенно разозлило генерала. По мнению Голицына, Ростопчин хотел что-то сказать Кутузову, но тот оборвал его. Сам московский генерал-губернатор утверждает нечто более правдоподобное: Кутузов пообещал ему скоро развернуть действия против Наполеона, в ответ Ростопчин ничего не сказал, «коль скоро ответом на bêtise [глупость] может стать только sottise [брань]». В любом случае общение не доставило удовольствия ни одной из важных особ {494}.

Неприятная сцена произошла и между комендантом небольшого гарнизона Москвы и Милорадовичем. Пожилой генерал [132]велел солдатам выступить из Кремля под звуки оркестра. Но когда они шли по улицам, появился Милорадович, арьергард которого как раз следовал через город. «Какая свинья приказала вам играть?» – заревел Милорадович на коменданта гарнизона. Последний сослался на устав Петра Великого, согласно которому, гарнизон должен выходить из крепости непременно под звуки военного оркестра. «А сказано ли в уставе Петра Великого что-нибудь насчет сдачи Москвы?» – рявкнул в ответ Милорадович {495}.

У Милорадовича имелись причины для раздражения. Когда он подошел к Москве с арьергардом, чтобы проследовать через город, то обнаружил входящих туда польских гусар из авангарда Мюрата. [133]. Сам русский генерал со своими частями и многие другие мелкие формирования и отряды превращались в этакие островки в море войск короля Неаполитанского. Прояви Мюрат больше напористости, он смял бы не только арьергард Милорадовича, но также и значительную часть русской армии, каковая вместе с множеством офицеров все еще тащилась через улицы и потому была не в состоянии обороняться.

Милорадович отправил офицера передать Мюрату о своем согласии сдать маршалу Москву без боя, если тот остановит своих солдат хоть на несколько часов и даст ему время проследовать через столицу. В случае отказа Мюрата генерал угрожал разжечь пожары при отходе. Мюрат, знавший о желании Наполеона заполучить Москву целой и, как большинство французов, считавший войну по сути законченной, согласился. Во время переговоров донские казаки, сопровождавшие посланца Милорадовича, смотрели на короля Неаполитанского с трепетом и залопотали что-то по-доброму, когда тот достал часы. Заметив это, Мюрат протянул их одному из донцов и велел адъютантам дать свои часы другим казакам {496}.

Перемирие лишь придало официальные черты положению, и без того складывавшемуся естественным образом. Квартирмейстер одного из казачьих полков русской 2-й армии с изумлением пронаблюдал, как французская кавалерийская дивизия позволила уже окруженной русской бригаде свободно проехать через свои ряды. Генрих Роос, хирург 3-го вюртембергского конно-егерского полка, отметил наличие на улицах сотен отбившихся от частей русских солдат, причем никто с французской стороны не обеспокоился собрать и разоружить их, поскольку всем война казалась завершившейся. Он встречал легкораненых русских офицеров, которых перевязывал и отправлял искать свои части. Когда вюртембергские конные егеря наткнулись за городом на полк русских драгун, вместо боя произошло братание {497}.

Если французы верили в окончание войны, русские чувствовали себя так, словно настал конец света. «Вся армия будто раздавлена, – писал Икскюль, наблюдая за пламенем, вспыхивавшим над оставленным русскими войсками городом. – Много говорят об измене и предателях. Мужество подорвано, и солдаты начинают бунтовать». К тому же теперь они дезертировали в больших количествах. Проходя через Москву, поручик лейб-гвардии Семеновского полка Александр Чичерин решил, будто настал «последний день России». Он не мог принять практических соображений стратегии, объяснявших сдачу города. «Кутаясь в шинель, я весь день провел в каком-то немыслимом оцепенении, ничего не предпринимая, безуспешно пытаясь подавить волны негодования, накатывавшего на меня снова и снова», – писал он в коротком дневнике.

Многие теперь признавали, что лучше бы Александр заключил мир с Наполеоном, и даже самые упорные противники этого приходили к выводу о неизбежности такого исхода. Некоторые же поговаривали, что пора подаваться в Испанию и начинать воевать там против французов вместе с англичанами {498}.

Когда во второй половине дня 14 сентября маршевые колонны Grande Armée достигли вершины Поклонной горы, солдаты увидели лежавшую перед ними Москву. «Те, кто поднялся в самую высокую точку, делали знаки остававшимся позади и кричали: “Москва! Москва!”» – вспоминал сержант Бургонь, служивший в гвардейском полку фузилеров-гренадеров. Колонны убыстряли шаг, солдаты толкали друг друга, чтобы хоть на миг взглянуть на цель их уже казавшегося бесконечным похода. «В тот момент, – продолжал он, – все страдания, опасность, нужда, лишения – всё было забыто и унесено из умов мыслью о радости вступления в Москву, об удобных зимних квартирах и о победах другого рода, ибо таков уж характер французского солдата: от войны к любви, а от любви к сражению» {499}.

Перед ними стоял один из красивейших городов мира, сразу же поразивший их своей экзотикой. «Столица эта казалась нам каким-то фантастическим творением, видением из тысячи и одной ночи», – вспоминал капитан Фантен де Одоар.

Согласно статистическим данным на январь того года, Москва занимала площадь 34 337 304 квадратных метров, имела 2567 каменных и 6584 деревянных домов, 464 завода и мастерских, не говоря о садах, церквях и монастырях. Население составляло 270 184 чел. «Это великолепное зрелище значительно превосходило все, что могло родиться в нашем воображении при мыслях об азиатской пышности, – писал лейтенант Жюльен Комб. – Невероятное количество колоколен и соборов, ярко раскрашенных, увенчанных позолоченными крестами, виднелись издалека в красноватом сиянии заходящего солнца. Огромный Кремль и его колокольня с большим крестом на куполе, сработанным, как уверяли многие, и чистого золота, но бывшим, конечно же, из серебра с покрытием сияющей позолоты, стали венцом грандиозного зрелища» {500}.

Наполеона удивило отсутствие делегации для торжественного приветствия. «Является обычаем для гражданских властей при приближении победоносного полководца выйти ему навстречу к воротам с ключами от города в интересах защиты жителей и их имущества, – писал французский офицер на русской службе. – Затем завоеватель может поставить их в известность относительно его намерений по управлению городом и приказать властям продолжить поддерживать в нем порядок и отправлять свои мирные функции» {501}. Поскольку встречать его никто не пришел, Наполеон отправил некоторых порученцев в город на поиски каких-нибудь чиновников с целью заключения соглашения по поводу оккупации города.