Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Самым большим счастливчикам из русских довелось попасть в Москву, но большинство остались в Можайске, где их поместили в имевшихся в распоряжении домах и попросту бросили. Когда спустя двое суток французы вошли туда, они обнаружили, что половина их умерли от голода или жажды. Улицы маленького городка полнились бездыханными телами и горами отрезанных конечностей, на некоторых из которых оставались перчатки или обувь {468}.

Как ни удивительно, но душевный настрой вечером после битвы был выше на русской, а не на французской стороне. Сам по себе факт того, что они выстояли перед напором Наполеона, а не побежали, один уже заставлял солдат чувствовать себя триумфаторами. «Всяк пребывал в возвышенном состоянии духа, все были столь недавними свидетелями храбрости наших войск, что мысль о неудаче или даже о частичной неудаче не находила пути в наши умы», – вспоминал князь Петр Вяземский, добавляя, что никто не считал себя побежденным. Они знали, что выиграли французы, но не чувствовали себя понесшими поражение {469}.

Хотя русская боевая линия тем вечером отодвинулась от занимаемой утром позиции примерно на два километра, французы не пошли за противником, а с наступлением ночи казаки по одному или группами принялись обшаривать поле боя в поисках добычи (один отряд сподобился убить двух русских офицеров, беседовавших между собой на французском). Французы не выслали вперед дозоры и не стали укреплять фронт, поскольку, победив и отбросив русских, не испытывали нужды в этом. Они просто встали лагерем там, где находились. По вполне понятным причинам, никто не захотел ночевать в покойницкой редута Раевского, что позволило небольшому отряду русских солдат на короткое время «отбить» позицию у врага {470}. [126].

Всегда осознававший силу пропаганды, Кутузов уверенно заявил об одержанной победе. Когда полковник Людвиг фон Вольцоген, один из штабных офицеров Барклая, представил рапорт об обстановке на фронте на момент прекращения боевых действий, из которого становилось ясным, что русские понесли тяжелейшие потери и вынужденно оставили позиции, Кутузов накинулся на него. «С чего вам взбрела в ум сия чушь? – брызгая слюной, кричал он. – Вы, поди, весь день напролет напивались с одной из тех сук маркитанток! Я лучше вас знаю, как прошло сражение! Неприятельские атаки были отражены на всех направлениях, а завтра я поведу войска, и мы погоним врага прочь со священной русской земли» {471}.

Главнокомандующий распорядился о приготовлениях к генеральному наступлению следующим утром. «Я из всех движений неприятельских вижу, что он не менее нас ослабел в сие сражение, и потому, завязавши уже дело с ним, решился я сегодняшнюю ночь устроить все войско в порядок, снабдить артиллерию новыми зарядами и завтра возобновить сражение с неприятелем», – написал он Барклаю. Известие о предстоящем продолжении битвы солдаты восприняли с радостью, и войско отправилось отдыхать с мыслью быть наутро в готовности к бою {472}.

А тем временем полковник Толь и корнет лейб-гвардии Конного полка князь Александр Борисович Голицын, ординарец Кутузова, провели инспекционный тур по войскам. Вернувшись, они уведомили главнокомандующего, что для боевых действий завтра утром удастся собрать не более 45 000 чел. «Кутузов все знал и без того, но ждал рапорта и, едва выслушав его, дал приказ отступать», – рассказывал Голицын, не сомневавшийся, что тот и не собирался продолжать мериться силами с Наполеоном на следующий день, а разводил красные речи только «по политическим мотивам» {473}.

Очень и очень вероятно. С одной стороны, такие заявления помогали представить итог сражения для внешнего мира как победу, чем Кутузов тут же и занялся. Он написал длинное письмо Александру с подробным рассказом о ходе событий на поле боя, подчеркнув храбрость и стойкость русских солдат, не преминул заявить, будто нанес огромные потери французам и не отдал ни пяди российской земли. Но, продолжал он, поскольку позиция под Бородино слишком протяженная для оставшихся в его распоряжении войск, а также по причине его главной заинтересованность не собственно в победах в сражениях, а в уничтожении французской армии, он собирается отойти на шесть верст к Можайску. Сходное по сути письмо Кутузов отправил и Ростопчину, уверив того в собственном намерении дать решительный бой врагу чуть дальше к тылу. Кроме того русский главнокомандующий опубликовал официальную сводку с описанием битвы, где говорилось, будто все французские атаки оказались безуспешными. «Отбитый по всем пунктам, он [неприятель] отступил в начале ночи, и мы остались хозяевами поля боя. В следующий день генерал Платов был послан для его преследования и нагнал его арьергард в 11-и верстах от деревни Бородино». «Я выиграл сражение против Бонапарта», – писал он жене несколько короче {474}.

Заявление о намерении продолжить сражение на следующий день могло быть и уловкой, предпринятой для предотвращения крушения. Никто после таких слов не ожидал отступления, а потому части, готовясь драться вновь, держались сосредоточенно. Кроме того, поскольку никто из солдат и офицеров на местах не знал истинного положения дел, такие новости заставляли их предполагать, будто армия в целом находится в лучшем положении, чем на самом деле. Хвастовство и самоуверенность Кутузова, безусловно, возымели определенный эффект, и, как отмечал Клаузевиц, «это фиглярство старого лиса в тот момент было полезнее честности Барклая» {475}. Знай русские об истинных масштабах понесенных ими потерь, они бы, вполне вероятно, пришли бы в самое настоящее отчаяние.

Битва стала грандиозным побоищем, какие только зафиксированы в истории войн, непревзойденная до первого дня наступления на Сомме в 1916 г. [127]Искать ответа на вопрос почему, долго не приходится. Две огромные армии сосредоточились на очень маленьком ареале. Согласно одному источнику, французская артиллерия сделала 91 000 выстрелов. По другим сведениям, только 60 000, в то время как пехотинцы и кавалерия израсходовали 1 400 000 ружейных патронов, но даже и эти данные показательны: в среднем около ста пушечных и 2300 ружейных выстрелов в минуту {476}.

Русские строили войска глубоко – примерно в сотне шагов за одним эшелоном располагался другой. Данный прием, несомненно, помог им выстоять, поскольку каждый раз, проломив неприятельский фронт, французы оказывались перед новой стеной из солдат, что мешало им осуществить решительный прорыв. Однако вследствие такого построения вся русская армия, даже придерживаемые в резерве части, оказывалась в пределах досягаемости французских орудий на протяжении всего дня. Принц Евгений Вюртембергский, например, отмечал факт потери одной из бригад его 4-й пехотной дивизии 289 чел., или около 10 процентов численности за полчаса, в то время как она стояла в резерве {477}.