Адам Замойский - 1812. Фатальный марш на Москву

Только немногим позднее двух часов дня французы начали сосредотачивать силы для генерального наступления на батарею Раевского. Пока около двухсот орудий поливали земляные укрепления и канониров на них огнем и железом, принц Евгений развернул три пехотные дивизии: Жерара, Бруссье и Морана. Незадолго до трех часов плотные колонны французской пехоты, огромное синее море (за исключением двух батальонов испанцев из полка Жозефа-Наполеона в их белом обмундировании), медленной поступью двинулись на возвышенность. С ними вместе по флангам действовали две массированных группировки тяжелой кавалерии: 3-й корпус Груши на левом крыле, 4-й – Латур-Мобура и 2-й – Монбрёна на правом (на тот момент уже под командованием генерала Огюста де Коленкура, младшего брата обер-шталмейстера). Два последних формирования, двигаясь на рыси, обогнали наступающие пехотные колонны и устремились на левый фланг редута и в район позади него.

По мнению полковника Франца фон Меерхаймба, участвовавшего в Бородинской битве в звании первого лейтенанта саксонского кирасирского полка Цастрова, миловидный и чересчур юный Латур-Мобур в его сверкающей форме выглядел нелепо, точно мальчишка, и не подходил на роль командира, призванного вести в бой массы всадников [123]. Но когда они приблизились к редуту, молодой командир с величайшей уверенностью бросил конницу на штурм земляных укреплений, куда она и ворвалась отчасти через открытые проходы с тыла, отчасти через рвы, заваленные трупами французских и русских воинов, и по перепаханным ядрами парапетам, усеянным телами и всевозможными обломками. Первыми были саксонцы и поляки кирасирской дивизии генерала Лоржа, а за ними кирасиры отважного молодого Коленкура, который пал, сраженный насмерть, в самый момент прорыва на территорию редута. [124]. Пробившиеся через брустверы всадники были встречены ружейными залпами и стальной щетиной штыков. Но по мере того как первые валились на землю мертвыми или раненными, за ними по корчившимся в агонии массам людей и коней следовали товарищи. Тщетно пытались защитники сдержать неукротимый натиск {455}.

Артиллерийский полковник Гриуа из корпуса Груши, наблюдавший происходившее сзади, едва сдерживал себя, видя блистающие кирасирские каски внутри редута. «Трудно выразить наши чувства, ибо мы стали свидетелями великолепного подвига воинов, коего, возможно, не сыскать в военных анналах стран и народов. Всякий из нас мысленно поддерживал их и хотел как-нибудь помочь этой кавалерии, покуда она на наших глазах перескакивала через рвы и взбиралась на брустверы под градом картечи. Когда же они стали хозяевами редута, со всех сторон зазвучал рев ликования» {456}.

«Внутри редута всадники и пехотинцы, охваченные лихорадочным безумием бойни и утратившие всякое подобие порядка, самозабвенно резали друг друга», – писал Меерхаймб {457}. Пока всадники рубили пехоту и артиллеристов, защищавших редут, французская пехота валом валила через брустверы, быстро подавляя любое вражеское сопротивление. Была половина четвертого. Кавалерия Груши, а за ней и другие французские части выдвинулись в пространство за редутом, но обнаружили лишь, что Барклай подготовил второй рубеж обороны примерно в восьмистах метрах далее вглубь русских позиций. Кавалерия оказалась бессильной против построившейся в каре русской пехоты.

Барклай, как всегда холодный и собранный, сам заправлял обороной на том участке и показался одному штабному офицеру этаким маяком в бурю. Однако он демонстрировал и безрассудство, наводившее некоторых на мысль о желании генерала найти славную смерть в сече. Он приказал подтянуть кавалерийский резерв, но, как оказалось, Кутузов уже отправил его куда-то в другое место, не позаботившись поставить в известность командующего 1-й армией. Тем не менее, Барклай сумел собрать части кавалерии для контрудара, и скоро весь район наполнился крутящимися в водовороте беспощадной сечи всадниками, колющими и рубящими один другого. Французы откатились к линии редута, а артиллерия Барклая не позволяла им вновь сунуться обратно, перепахивая железом участок перед собой {458}.

Согласно Клаузевицу, русские в сражении находились «на последнем издыхании», и французам для полной победы требовался один лишь мощный завершающий удар – финальный coup de grace («удар милосердия») {459}. Но его не последовало. Канонада продолжалась, кавалерия с обеих сторон вновь столкнулась в центре, а на юге Понятовский сделал последний выпад и потеснил русских далее Утицы. Небо покрылось облаками, начал моросить холодный дождик. Около шести часов пушки умолкли, поскольку русские отошли примерно на километр. Наполеон, морщась от боли, взобрался на коня и отправился оценивать ситуацию.

Он съехал со склона холма, на котором провел весь день, наблюдая за действиями войск. Внизу император французов увидел землю, густо покрытую ружейными пулями и картечью, точно градинами после бури. Когда его лошадь выбирала себе путь между телами людей и коней, брошенной амуницией и обломками разбитых лафетов или зарядных ящиков, Наполеон узрел нечто, названное одним из генералов «самым отвратительным зрелищем» в его жизни. Поскольку в основном причинами тяжелых потерь становился артиллерийский огонь, поле устилали изувеченные тела с вывороченными внутренностями и перерубленными конечностями. Раненые солдаты пытались высвободиться из-под мертвых людей и лошадей или ползли в сторону, где надеялись получить какую-нибудь помощь. Раненые лошади давили их в попытках подняться на ноги. «Можно было видеть некоторых коней, ужасным образом выпотрошенных, но, тем не менее, продолжавших стоять, опустив головы и поливая почву кровью, либо тяжело хромавших в поисках травки, тащивших за собой остатки сбруи, вывалившиеся кишки или разорванные члены, либо же лежавших на боку и лишь время от времени поднимавших головы, чтобы взглянуть на свои зияющие раны», – вспоминал капитан гвардейских «красных улан» Франсуа Дюмонсо, приведенный в глубочайшее смятение картиной происходившего {460}.

Батарея Раевского представляла собой страшное зрелище. «Редут и место вокруг него видом своим затмевал даже приснившееся бы в самых кошмарных снах, – выражал впечатление офицер Висленского легиона, участвовавший в оказании поддержки атакующим. – Подступы, рвы и само земляное укрепление исчезли под грудами мертвых и умирающих, глубиной в среднем от шести до восьми человек, валявшихся один на другом». Находившиеся внутри укрепления русские защитники, мужественно умиравшие в строю, казались словно бы выкошенными косой {461}.