Генри Хэзлитт - Основания морали

Довольно длинное словосочетание «здоровье, счастье и благополучие» я считаю ближайшим аналогом аристотелевского понятия «эвдемония», которое, как мне представляется, содержит все три элемента. И я использовал его потому, что некоторые теоретики этики считали «счастье» (даже если оно означало счастье человечества в долгосрочной перспективе) слишком узкой или слишком низкой целью. Чтобы не вдаваться в пустые споры о словах, я буду называть конечную цель просто Благом или Благополучием. Тем самым я избегу возражений, гласящих, что эта конечная цель, это Summum Вопит, это мерило всех средств или иных целей не является инстанцией достаточно универсальной и достаточно возвышенной. У меня нет никаких серьезных «но» против использования термина «благополучие» для обозначения этой конечной цели, – хотя на самом деле меня вполне устраивает термин «счастье» как вполне самодостаточный, содержательно универсальный и вместе с тем более говорящий. Но всякий раз, как я использую слово «счастье» в качестве единственного термина, читатель может про себя добавлять «и/или Благополучие», – если думает, что такое добавление необходимо для подчеркивания всеобъемлющего характера цели или ее возвышенности.

Прежде чем перейти к следующей теме, стоит рассмотреть некоторые возражения, которые выдвигаются против представленной в этой главе эвдемонистической позиции.

Одно такое возражение относится к отношению между желанием и удовольствием, – к предполагаемой ошибочной инверсии, упомянутой мною в начале главы. Я думаю, что люди, придающие повышенное значение этой так называемой ошибке, сами грешат подменой смыслов. Свою позицию они нередко формулируют так: «Когда я голоден, я хочу пищи, а не удовольствия». Но корректность этого высказывания подрывается двусмысленностью термина «удовольствие». Если мы заменим «удовольствие» «удовлетворением», мы получим следующую казуистическую формулировку: «Когда я голоден, я желаю пищи, а не удовлетворения моего желания». Таким образом, мы здесь имеем дело не с противопоставлением двух разных вещей, а с двумя разными способами выражения одного и того же смысла. Высказывание «когда я голоден, я хочу пищи» конкретно и точно. Высказывание «я хочу удовлетворения моих желаний» имеет общий и абстрактный характер. Но между ними нет противоречия. Пища в данном случае – просто конкретное средство удовлетворения конкретного желания.

Тем не менее со времен епископа Батлера этот вопрос остается предметом острого спора. И гедонисты, и антигедонисты склонны забывать, что слово «удовольствие», как и слово «удовлетворение», – это просто абстракция. Удовольствие или удовлетворение не существуют отдельно от конкретного удовольствия или удовлетворения. «Удовольствие» невозможно выделить или дистиллировать в виде некой однородной субстанции из конкретных удовольствий или источников удовольствия.

Равным образом, удовольствие невозможно измерить количественно. Попытка Бентама сделать это была изобретательной, но ошибочной. Как, например, соизмерить интенсивность одного удовольствия с продолжительностью другого? Или интенсивность «того же самого» удовольствия с его продолжительностью? Какое именно снижение интенсивности соразмерно какому именно повышению продолжительности? Сказать, что каждый человек в каждый данный момент решает это сам, значит сказать, что все зависит от его личного предпочтения, а не от объективного «количества» удовольствия.

Удовольствия и удовлетворения можно сопоставлять по принципу больше или меньше, но количественному измерению они не подлежат. Мы можем, таким образом, сказать, что они сопоставимы, но не можем на этом основании заключить, что они в каком-либо отношении соизмеримы. Мы можем, например, сказать, что сегодня вечером нам больше хочется пойти на симфонический концерт, чем играть в бридж, и это будет означать, что концерт сегодня доставит нам больше удовольствия, чем партия в бридж. Но мы не можем с полной ответственностью заявить, что пойти на концерт нам хочется в 3,72 раза больше, чем играть в бридж (или что концерт доставит нам в 3,72 раза больше удовольствия).

Поэтому даже тогда, когда мы говорим, что человек «стремится предельно повысить свое удовлетворение», мы должны непременно отдавать себе отчет в том, что «предельное увеличение» – это метафора. Это условная форма высказывания «предпринимать в каждом случае действие, которое, по всей видимости, обещает наиболее удовлетворительные результаты». Поэтому в данном контексте мы не можем на законном основании использовать термин «предельное увеличение» в том строгом значении, в каком он используется в математике и обозначает предельно возможную сумму. Ни удовлетворения, ни удовольствия измерить невозможно. Они лишь сопоставимы по принципу больше или меньше. Иными словами, они сравнимы по порядку предпочтения, а не по количественным характеристикам. Мы можем говорить о нашем первом, втором, третьем выборе. Мы можем сказать, что ожидаем больше удовлетворения (или удовольствия) от действия А, чем от действия В, но никогда не можем точно сказать, насколько больше 7.

При сравнении удовольствий или удовлетворений правомерно, таким образом, говорить, что одно больше или меньше другого, но совершенно ошибочно утверждать вместе с Джоном Стюартом Миллем, что оно «выше» или «ниже» другого. В этом отношении Бентам мыслил гораздо логичнее: «При равном количестве удовольствия пустые забавы ничуть не хуже наслаждения поэзией» («Quantity of pleasure being equal, pushpin is as good as poetry») 11. Пытаясь избежать этого вывода и утверждая, что удовольствия следует измерять «не только количеством, но и качеством» 8, Милль фактически отказался считать само удовольствие регулятивным правилом поведения и обратился к другому стандарту, не имевшему четкой формулировки. Он подразумевал, что мы ценим определенные состояния сознания за что-то иное, нежели их приятность.

Если мы откажемся считать стандартом «удовольствие» и заменим его «удовлетворением», станет ясно, что если приносимое удовольствием удовлетворение и есть стандарт поведения и Джон Джонс получает больше удовлетворения от игры в пинг-понг, чем от чтения поэзии, тогда он играет в пинг-понг вполне оправданно. Можно, если угодно, сказать (вновь вместе с Миллем), что он, вероятно, предпочел бы поэзию, если бы имел «опыт обоих занятий». Но это далеко не очевидно. Это зависит от многого: что за человек Джонс, каковы его вкусы, умственные и физические способности, каково настроение в данный момент. Утверждать, что он должен читать поэзию, а не играть в пинг-понг (даже если игра доставляет ему интенсивное удовольствие, а чтение навевает скуку или раздражает) лишь потому, что в противном случае он будет достоин вашего презрения, – утверждать подобное значит руководствоваться интеллектуальным снобизмом, а не моральными соображениями.