Марк Мазовер - Власть над миром. История идеи

74-летний Меттерних на тот момент являлся одновременно министром иностранных дел и канцлером и с прежней энергией подавлял любые искры «революционного костра», которые только попадали в его поле зрения. Годом ранее, когда Британия отменила Хлебный закон, австрийские войска подавили восстание в польском городе Кракове, аннексировали его и тем самым уничтожили последний клочок независимой Польши. Когда они с Кобденом сидели за обедом, войска Габсбургов занимали итальянский город Феррара. Меттерних не мог и представить масштабов революционной лихорадки, которая разразится год спустя, когда Европу сотрясет серия мятежей и восстаний, австрийская монархия будет практически повержена, а самому Меттерниху придется спасаться бегством. Кобдена, однако, такая перспектива вряд ли бы удивила. Даже короткой встречи с «главным архитектором» венской системы оказалось достаточно, чтобы прийти к выводу о том, что стареющий деятель Концерта совершенно оторван от быстрых социально-экономических преобразований, происходящих на континенте. После того обеда Кобден писал, что Меттерних —

пожалуй, последний из этих государственных «лекарей», которые, видя у нации только симптомы, довольствуются поверхностным лечением, не пытаясь заглянуть глубже, чтобы найти источник зла, воздействующий на социальную систему. Личности такого толка умрут вместе с ним, поскольку слишком много света было пролито на лабораторию правительств, чтобы человечество и дальше позволяло применять к себе устаревшие снадобья [37] Cited in: Hobson J. A. Cobden: the International Man (London, 1919), 50. .

«Лаборатория правительств» – сама фраза предполагает, что правление не должно осуществляться по принципам из прошлого, основываясь на законности прав суверена, а должно быть научным, экспертным, учитывать законы природы и человечества. Если Маргарет Тэтчер достаточно понимала экономический либерализм, чтобы сказать, что «нет никакого общества» (ее знаменитая фраза), то Кобден придерживался совершенно противоположной позиции: под любой системой правления лежат социальные силы, и от них зависит успешность регулирования международных дел. В этом и заключался глубинный смысл обвинений Кобдена в адрес Европейского Концерта, задуманного в антиреволюционном духе и рассматривающего территории и население стран как собственность их правителей, неспособных справляться с результатами трансформации, происходившей по всему континенту. Взгляд Концерта, отрицающего существование общества в движении, оставался слеп к действию реальных сил. Репрессии могли на время подавить восстания националистов. Однако не только национализм был в числе сил, впервые возникших к этому моменту. Паровые двигатели и железные дороги стали самым революционным преобразованием в средствах коммуникации и транспортировки со времен Древнего Рима. Производство трансформировалось так, что целые регионы превращались в его агентов, изменяя природу труда и времени для тех, кто был в нем задействован. Грамотность быстро росла, становясь еще одним препятствием для цензуры Меттерниха, а вместе с ней увеличивалось число читающих, расширялся рынок идей.

Поскольку инициаторы репрессий считали свои задачи взаимосвязанными и при необходимости приходили друг другу на помощь – в конце концов, именно для этого и создавался Европейский Концерт, – радикалы, такие как Кобден, и местные реформаторы в целом по этой же причине формировали стратегию интернационального сотрудничества. Естественным образом они связывали локальные конституционные реформы с общим наступлением на европейский правящий класс и его взгляды. Они говорили о христианском братстве, но в демократических, а не патерналистских терминах. Они говорили не о стабильности, а о мире – мире, наступление которого было возможно только при условии, что старые традиции секретной придворной демократии и высокие пошлины, налагаемые в военных целях, останутся в прошлом, а война перестанет восприниматься как адекватная мера для разрешения противоречий. Далее зачастую выдвигался аргумент о том, что для осуществления этого замысла необходимы некие простые, но радикальные меры – переход к определенной форме демократии, поскольку люди, предоставленные самим себе, по природе миролюбивы, а в войны их втягивают эгоистические амбиции правителей. Сам Кобден говорил, что ждет того дня, когда нации станут объединяться по «расам, религиям, языкам… а не по договорам, подписанным их суверенами». Распространение демократии и торговля шли рука об руку [38] Howe, 27. .

Свободная торговля имеет длинную историю, берущую начало задолго до Французской революции. Кант мог отрицать предполагаемое цивилизационное значение торговли, однако на протяжении всего XVIII в. критики абсолютизма превозносили ее, противопоставляя основанный на землевладении централизованный деспотизм в Европе и Азии благотворным условиям морских держав, таких как Британия с ее самоуправляемыми колониями. Наполеон придерживался альтернативной точки зрения: Британия из-за своей лидирующей позиции в коммерции эксплуатировала остальную Европу. До самого конца своего правления он считал Британию основным врагом и поддерживал блокаду, установленную в интересах континента: так впервые был выдвинут аргумент, к которому другие континентальные державы прибегали на протяжении двух следующих веков, вплоть до холодной войны, и благодаря которому сложилось конкурирующее представление о европейской интеграции – европейская зона свободной торговли против общего рынка. Однако поражение Наполеона привело к еще более мощной поддержке коммерческого общества среди англофилов. Торговля признавалась не только более цивилизованной, более эффективной, свободной и благотворной, чем ее соперники, она также провозглашалась более миролюбивой. Де Прадт противопоставлял военный дух торговому и мечтал о триумфе последнего. Бенджамин Констан в « Духе завоевания и узурпации» 1814 г. представлял Европу при Наполеоне как «огромную тюрьму», а Англию – как «прибежище свободной мысли и спасение достоинства человечества». В своем труде он призывал Европу отвергнуть милитаризм и присоединиться к «торговым нациям современной Европы, индустриальным и цивилизованным» [39] Benjamin Constant. .

Движение за свободную торговлю Кобдена было лидирующим и, вне всякого сомнения, самым успешным проявлением радикального интернационализма из всех возникших в первой половине XIX в. Однако его успех имел двоякое значение. Все радикальные представления о всемирной гармонии, стоило им утратить популярность (как движение за мир), быстро забывались. А если они достигали триумфа, то благодаря тому, что их подхватывали политики, обращавшие их на службу своим интересам, часто противоположным интересам их создателей. Нечто подобное произошло и со свободной торговлей в коридорах Уайтхолла. То, что начиналось как мирное движение, быстро трансформировалось в новую разновидность имперской политики, которая помогла британской дипломатии силой распахнуть дверь в экономику других стран, при поддержке военного флота, повсюду от Западной Африки до Стамбула и Пекина.