Джеймс Холлис - Душевные омуты. Возвращение к жизни после тяжелых потрясений

Если образ Парижа понимать буквально, то страх перед городом как таковым кажется совершенно абсурдным. Но если человек испытал в Париже травматическое переживание, одно лишь упоминание об этом городе может вызвать у него сильный аффект. Однако нам известно, что поэт использует название города как метафору того, что вызывает у нас испуг. Таким городом мог быть Цюрих, Торонто или город, в котором вы родились. Страх перед Парижем начинает доходить до крайности и превращаться в постоянную тревогу, в страх перед неопределенностью. Париж оказывается именно там, куда мы направляемся; у нас нет уверенности в том, что мы никогда не попадем в этот город. Все дороги ведут не в Рим, а в Париж, не в Го род Солнца, а в Город Экзистенциального Страха.

Если даже мы отстранились от всего, что вызывает у нас испуг, Париж все равно продолжает нас преследовать: Париж оказывается везде. «Куда бы ни бежал, я настигаю сам себя; я сам – Париж», – писал Мильтон. Так как от Парижа нельзя избавиться, нам остается только прямая конфронтация с тем, что вызывает у нас испуг, чтобы преодолеть его и избавиться от его деспотизма. «Друг», который советует «сперва отправиться в Париж», – это голос самости, внутреннего регулирующего центра психики, который ищет способ нашего исцеления. Поэту хорошо знаком омут, который он описывает; известен ему и единственный путь, ведущий из этого гиблого места.

Развитие психологии, которую мы называем глубинной, обязано самому широкому спектру всевозможных проявлений тревожности, т. е. «неврозу». Когда Шарко и Жане, Фрейд, Брейер и Юнг в своих исследованиях вышли за рамки чисто клинической модели, им пришлось искать невидимые силы, не подвластные воздействию никаких лекарств, универсальных средств и даже хирургического вмешательства.

Сначала исследование множества клинических случаев привело их к осознанию наличия особого психического состояния, которое впоследствии стало называться «истерией», еще позже – «конверсионным неврозом», а сейчас называется «соматоформным нарушением психики». Оказывается, что эти телесные недомогания не были обусловлены биологической этиологией и в большинстве случаев не были симулируемыми симптомами. Но ухудшение состояния пациента было весьма существенным.

Хотя Фрейд находился под влиянием многих своих приверженцев, нужен был его гений, чтобы понять: симптомы возникают в результате компромисса при воздействии двух факторов, причем иногда совершенно противоположных. Представим себе, что я – ребенок, который ощущает тревожность в связи с предстоящим экзаменом по математике; из-за сильного волнения у меня может заболеть голова в результате сужения капилляров. Если у меня действительно болит голова, я могу поддаться этой боли и пропустить экзамен. Ценой больной головы я могу избежать Парижа.

Впервые я столкнулся с соматоформным неврозом во время своей учебной аналитической практики. У моей пациентки Лили был сильно эмоционально заряженный материнский комплекс. Ее мать была деспотичной, пожирающей и нарциссической. Манипулируя дочерью, она разрушала все ее отношения с мужчинами, едва они успевали начаться. Оказавшись в такой сильной зависимости, Лили испытывала то гнев, то депрессию, но при этом никак не могла спастись от страшного заклятья, наложенного на нее матерью. Периодически у Лили возникал паралич левой руки ниже локтя. Неврологические исследования не дали никаких результатов. Так как паралич не был постоянным, а возникал время от времени, после его отступления она старалась себя убедить, что в этом нет ничего серьезного.

Однажды совершенно случайно, после трех месяцев анализа (который она проходила втайне от матери), Лили парализовало прямо на сессии. Наша беседа на эту тему не дала никаких результатов. Когда сессия закончилась, я бросил ей авторучку, чтобы она записала дату следующей встречи. Девушка ловко поймала ее левой рукой, и тогда я понял, что она левша. «Что бы ты хотела сделать с той рукой?» – спросил я Лили в этот короткий момент, когда она на миг открылась передо мной. «Я бы ее убила», – ответила она, застыв на месте и перестав писать.

На следующей сессии мы беседовали о том смертоносном эмоциональном заряде, который был у нее внутри, и о том, насколько эта энергия, независимо от ее внешнего выражения, была опасной для нее самой и окружающих ее людей. Лили смогла признать скрытую за своей депрессией ярость и все же спустя две недели набросилась на свою мать, которая угнетала ее всю жизнь, и вырвала у ней прядь волос.

Испытывая ужас от содеянного, Лили ушла из дома. Ничто не могло предотвратить этого взрыва ярости. Подавленный гнев Лили был столь сильным, что вызывал у нее тревогу, хотя она не могла осознать уровень своего возбуждения, как и Фриц Цорн, пока не стало слишком поздно. Как только ее одолевали мысли об убийстве, у нее возникал паралич. Эти мысли были проникнуты такой сильной тревогой, что девушка не могла ее ассимилировать, и тогда психическая энергия проникала в телесную сферу. После случившегося Лили охватила сильнейшая тревога, и она даже прекратила анализ.

На этом примере мы можем увидеть тонкую грань, отделяющую тревогу, которая поднимается из глубинного комплекса травмированной психики, от страха, амбивалентного жребия всех, кому пришлось отделиться от родителей. Наступление зрелости обязательно требует последовательности отделений, каждое из которых может вызывать тревогу, как только человек покидает знакомое ему окружение ради нового и неизвестного. Но в случае Лили энергия, присущая вполне оправданному страху, многократно усиливалась энергией ее материнского комплекса.

Фобии (от греческого слова phobos , т. е. «боязнь») могут быть вызваны какой-то особенной травмой. Казалось бы, вполне резонно предположить, что человек, испытывающий фобию к полетам, когда-то был свидетелем авиакатастрофы. Однако часто в основе фобии нет никакого конкретного травматического переживания.

Очень часто объект нашего страха является символическим воплощением тревоги, которая, не имея никакого названия, свободно перемещается в бессознательном. Например, агорафобия, что в переводе с греческого означает «боязнь рынка», – это психическое расстройство, которое вызывает недоумение, если понимать его буквально. Но основной характерной особенностью «рынка» является открытая территория, скопление людей, непредсказуемость ситуации или, иначе говоря, потеря контроля над ней, и в этой ситуации может оказаться каждый, выходящий из своего безопасного жилища.

Одна женщина (по своим способностям – прирожденная артистка, а по профессии – банковская служащая) испытывала сильный страх высоты. Она несколько месяцев стоически боролась со своей акрофобией, постепенно поднимаясь на лифте все выше и выше, подходя вплотную к окну и смотря из него на город. Хотя это средство от невроза принесло некоторую пользу, по-настоящему ее тревожность сняла глубокая аналитическая работа; такую тревожность испытывает каждый из нас, когда сталкивается с масштабностью предстоящего странствия. Ее фобия символически отражала потерю основы, которая открылась при исследовании ее таланта актрисы; она боялась своих взлетов и падений, боялась рискнуть и поверить в себя. Следовать своему внутреннему зову было для нее шагом в никуда и означало лишить себя привычной внутренней опоры. Таким образом, объект испуга может иметь травматическую природу, но вместе с тем (а иногда – вместо этого) он часто символизирует некую глубинную, не осознаваемую нами тревогу или некую проблему, на решение которой у нас не хватает сил. По иронии судьбы такой «испуг» становится защитой от тревоги, которая, в свою очередь, может стать защитой от страха.