Юрий Штридтер - Плутовской роман в России. К истории русского романа до Гоголя

Я родился в 1714 году. Служил в Москве у гостя Петра Дмитриева г. Филатьева и что до услуг моих принадлежало, то со усердием должность мою отпровлял, токмо вместо награждения и милостей, несносные от него бои получал. Чего ради вздумал встать поране, и шагнуть от двора его подале. В одно время, видя его спящаго, отважился тронуть в той же спальне стоящаголарца его, из котораго взял денег столь довольно, чтоб нести по силе моей было полно, а хотя прежде онаго на одну только соль и промышлял, а где увижу мед, то пальчиком лизал, и оное делал для предков, чтоб не забывал [586].

Первое предложение ещё в точности столь же прозаично, сколь и начало мемуаров Картуша: «Je suis ne en 1693» [587](«Я родился в 1693 г. – Франц., прим. пер.). Но затем текст переходит из объективного сообщения в повествование, играющее оборотами и украшенное элементамм народного языка и исконно народными формулами, причём простая проза избегает разбивки на стихи. Здесь рассказчик однозначно не подражает более как криминальным мемуарам в стиле Картуша, так и плутовскому роману, Он следует прообразу русских народных сказок с их «белыми стихами» [588]. И, подобно цитированному началу, это имеет силу также применительно к большим фрагментам текста, в которых разделение на стихи, правда, никогда строго не соблюдалось, но тенденция к стиху и рифме остается очевидной.

Не случайно также, что как раз исследователи русской народной поэзии и фольклора ценили рассказ Ваньки Каина и рассматривали его как часть русского фольклора, причём, например, Бессонов в своём издании известного русского «Собрания народных песен Киреевского» попытался воспроизвести весь рассказ в стихотворной форме [589]. Издание Бессонова показывает особенно явственно, насколько сильно это повествование родственно русской народной поэзии и обязано ей своей тематикой, своим пониманием типов, и прежде всего своим языковым оформлением. Но это издание показывает также, где проходят границы истолкования, которые хотели бы полностью причислить жизнеописание Каина к фольклору и народной поэзии. Стремясь продемонстрировать исконно народный песенный характер истории, Бессонов перепечатывает только те части текста, которые до известной степени складываются в свободные стихи. Все остальные разделы (а это существенная часть целого) он реферирует только вкратце в сводном изложении содержания или полностью отказывается от них. Зато Бессонов добавляет в тех случаях, когда это вписывается в ход действия, песни о Каине, заимствованные из сборника песен. Лишь позже как мнимое собрание песен Каина оно было добавлено к рассказу, но ещё отсутствует в оригиналах 1775 и 1777 гг. [590]

Из-за этого возникает общее впечатление, не соответствующее первоначальному тексту и его стилистическому многообразию. Не приходится оспаривать, что части повествования с их языком, подобным формулам, с их стилем «прибаутки», склонностью к стиху и рифме и т. д. используют формы устного творчества. Но другие, не менее обширные и важные фрагменты демонстрируют как в языковом, так и в стилистическом отношении совершенно другую картину (прежде всего сообщения сыщика). Здесь тоже достаточно процитировать в качестве примера непосредственное начало этой части.

И в то время взял в нижеписанных местах: во 1) близ Москворецких ворот в Зарядье, в доме у протопопа, воров: Якова Зуева с товарищи, всего до 20 человек. 2) В Зарядье ж, в доме ружейного мастера, воров: Николая Пиву с товарищи 15 человек. В 3) близ пороховаго цейхауза, в доме дьякона, воров и мошенников, всего до 45 человек» и т. д. [591]

Здесь народный язык и ритмизирующая проза народной поэзии однозначно более не служили образцом. Такую роль играли канцелярский язык и отчёт. Здесь больше нет деления с ритмической точки зрения, а вместо него осуществляется деление по «пунктам» в соответствии со способом, предписанном для канцелярских отчетов. Внутри отдельных «пунктов» также соблюдается ясная схема: сначала указывается место действия, затем классификация арестованных людей («воров», «мошенников»), после чего имена и количество. С помощью отдельных оборотов вроде «в нижеписанных местах» подчёркивается, что речь идёт о письменном (в данном случае прямо документальном) показании. И в этом стиле описание продолжается целыми страницами. За другого рода описанием свадьбы и народного гулянья также следуют подобные разделы, выполненные в манере протокола (о совершенных сыщиком актах произвола). Рассматривать эти фрагменты как простую вставку в собственное, исконно народное ядро и, как это делает Бессонов, в значительной степени элиминировать их – недопустимое упрощение и искажение.

Даже при рассказе о плутовстве до времени службы в полиции преобладает описательная проза, не превращаемая в стихи. Правда, эти проделки по своим теме и языку вполне «исконно народные», но лишь редко обнаруживаются фрагменты, столь же однозначно, как цитированное начало, напоминающие форму народного эпоса. Большинство описаний располагаются согласно своим теме и стилю между двумя цитированными крайностями.

Следовательно, можно сказать, что применение формул и форм народной поэзии – характерная черта рассказа Каина, обращающая на себя внимание особенно в том случае, если видеть это произведение в рамках романа, также плутовского. Но больше уже нельзя сказать, что эта черта – основной стилистический признак всего произведения. Его собственный основной признак, будь то в стилистическом или тематическом отношении – как раз не подражание одному-единственному стилю, а сочетание трёх различных возможностей: криминально-документальных, плутовских и фольклорных.

Первой соответствует выбор предмета (исторического уголовного дела Ивана Каина), подобающая этому выбору концентрация на сфере воров, с одной стороны, сфере полиции – с другой и стиль отчёта. Второй соответствует превращение уголовного преступника и доносчика Осипова в плута, который, глядя назад, рассказывает от первого лица о своей жизни, и превращение его воровских вылазок в занимательные, подчёркнуто мошеннические проделки, которые, будучи едва присоединены друг к другу, вытекают из плутовского «жизнеописания». Наконец, третьей возможности соответствует интерес к народным увеселениям, обычаям и др., дальнейшая стилизация Каина в исконно народного плута Ваньку. Он развлекает народ играми и шутками, играет словами на манер Тиля Уленшпигеля, и в ходе своего повествования вновь и вновь погружается в стиль народной поэзии.

Своеобразие рассказа от первого лица осознается ещё отчетливее, как только эту версию сравнивают с обработкой, выполненной Комаровым. Матвей Комаров, как уже упоминалось, принадлежал к группе русских прозаиков и романистов последних десятилетий XVIII в. и был одним из её наиболее успешных представителей. О жизни большинства авторов этой группы известно мало, о нём же и вовсе почти ничего. Тем не менее, В. Шкловский сумел установить из документов и указаний, что он был крепостным и начал писать ещё в неволе [592]. Он обладал, как утверждается, доверием своей госпожи Анны Логиновой, ибо она поручала ему решение ответственных задач, а позже дала вольную. Как автор и редактор популярных повестей и романов, он создал себе имя среди простых русских читателей и, очевидно, именно благодаря успешной продаже своих романов достиг благосостояния [593]. Самое знаменитое его произведение, «Повесть о приключении английского милорда Георга», вышедшее в 1782 г., стало воплощением такого рода популярных романов или «историй» [594]. И ещё в 1839 г. Белинский, рецензировавший произведение по поводу нового издания, обоснованно подчёркивал, что, хотя этот «роман» и давно устарел, но в своё время он нашёл очень живой отклик и удовлетворял подлинную потребность читателей [595]. «Милорд» Комарова, вероятно, также единственный русский роман XVIII в., который сумел сохраниться до XX столетия (последнее документально подтвержденное издание относится к 1918 г.) [596].