Георг фон Вальвиц - Мистер Смит и рай земной. Изобретение благосостояния

С другой стороны, австрийских марксистов что-то раздражало в Шумпетере, поскольку он при всей нищете вёл жизнь, стиль которой даже не намекал на сочувствие и единение с рабочим классом. В то время как его коллеги по кабинету министров приходили на заседания в изношенных до дыр костюмах и рваных башмаках, Шумпетер уделял своим туалетам – как прежде, так и теперь – безграничное внимание. Костюмы он как всегда приобретал в «Сэвил Роу» в Лондоне, его платочки в нагрудном кармашке пиджака продолжали ослеплять своей белизной. Он снимал в Вене номер люкс в отеле «Астория», квартиру в Штрудльхофгассе и половину графского дворца. Так много места ему требовалось для того, чтобы координировать свои разные виды деятельности, но также и для того, чтобы давать роскошные обеды для аристократов и богачей. Он со всей очевидностью одалживался у них, поскольку министерский оклад приносил не так много.

Консерваторы, как и социалисты, с недоверием относились к его интернационализму и его недостаточной боязни соприкосновения с богатыми семействами еврейского происхождения – такими как Ротшильды и Витгенштейны. Чтобы привлечь иностранные деньги в бедствующую Австрию, Шумпетер согласился на продажу части лесной и горнодобывающей промышленности итальянской группе Fiat, что вызвало бурю негодования, поскольку это рассматривалось как распродажа активов международному крупному капиталу и как предательство национальных интересов. Пресса окружила Шумпетера, который представлял собой лакомую находку для неё. Его поносили со всех сторон, и ни в одной из партий у него не было личной власти. Так он очень скоро стал изгоем, и в ноябре 1919 года, пробыв в правительстве чуть больше полугода, лишился своей должности министра финансов.

Теперь у Шумпетера опять появилось много свободного времени, чтобы задуматься о финансировании своего стиля жизни. На прощанье он попросил у парламента вместо пенсии выдать ему банковскую лицензию. Руководствовался он при этом следующими соображениями: государство всё в долгах и не может выполнять свои обязательства только за счёт сбора налогов. Сбор с имущества в том виде, в каком он его предлагал, тоже не стоял на повестке дня, пока страна управлялась правительством национального единства, то есть находилась под влиянием консерваторов. Иметь в стране иностранный капитал тоже не хотели. Единственная оставшаяся возможность ослабить бремя долгов состояла в экспроприации кредиторов посредством инфляции.

В ходе инфляции хорошо тому, кто взял деньги в кредит и купил на них реальные ценности – такие, как акции, сырьё или недвижимость. С собственным банком Шумпетер мог легко выйти на скрытые деньги (например, на сбережения клиентов банка) и инвестировать их во что-то солидное. Это действие давало сказочно хорошие доходы, и даже когда инфляция (временами свыше 1000 %), пусть и совершавшаяся в итоге под контролем, галопировала, акции продолжали расти. Шумпетер вскоре снова оказался наверху, мог позволить себе свежих лошадей, новые знакомства и старый стиль жизни. Собственная репутация его не интересовала. Когда деловые партнёры просили его быть скромнее, он демонстративно разъезжал в открытой карете по нищей Вене с блондинкой на одном колене, с брюнеткой на другом и явно наслаждался прогулкой. Он был теперь инвестиционным банкиром.

Но долго такое вряд ли могло продолжаться, поскольку обычно те, кто хватался за быстрые деньги, через быстрые же деньги и разорялись. Так же случилось и с Шумпетером, который хотел бы, чтоб это продолжалось вечно. При крахе 1924 года он потерял не только собственные, но и заёмные деньги. Так же быстро, как тогда исчезали состояния, исчезали и друзья. Он был окончательно выгнан из банка и едва ли имел какие-то перспективы расплатиться по долгам. Судьба, которую он провоцировал своим высокомерием и честолюбием, вдруг захотела заглянуть в его карты. Но у него теперь было, как-никак, и практическое представление о собственной концепции созидательного разрушения экономического существования.

Последний отрезок жизни Шумпетер провёл в США. Он покинул Европу и отправился в Гарвард, где он достаточно хорошо зарабатывал, чтобы выплачивать свои долги, и был достаточно далеко от родины, которая не принесла ему счастья. В Америке он малодушно культивировал мрачные мысли о конце цивилизации, о которой он всегда подозревал, что дело с ней добром не кончится.

1940-е годы были вообще плохими и отмеченными ожиданием конца времён. Тоталитарные режимы намеревались поделить мир между собой, и казалось, у них это получится. Их системы выглядели так, будто они могли организовать государство посредством могучего военного аппарата и аппарата управления лучше, чем хаотичные и постоянно спорящие демократии, управляющий персонал которых избирался без технической экспертизы и лишь на основе их обещаний – всегда неисполнимых. Большинство интеллектуалов Запада были глубоко шокированы, и им потребовалось время – иногда до 1989 года, – чтобы очнуться от догматической дремоты.

Большое влияние в это время имела, например, вышедшая в 1941 году книга с заглавием «Революция управляющих» Джеймса Бернхема, убеждённого троцкиста, в которой было нарисовано будущее, где правительства не были ни социалистическими, ни капиталистическими, а представляли собой фашистский коллектив, управляемый технократами. Экономика, по Бернхему, была уже в руках менеджеров, финансистов, акционеров и анонимной бюрократии. «Новый курс» Рузвельта он считал «подготовкой США к относительно мягкому переходу к фашизму». На этом пути он видел ряд стран, причём Советский Союз, Германия и Италия явно опережали других. Тоталитаризм был самой естественной формой правления для общества, управляемого менеджерами. Бернхем предсказывал, что в итоге США, Япония и Германия поделят мир между собой, будучи авторитарными правлениями. Тогда это звучало так убедительно, что Джордж Оруэлл это разделение мира на три блока, ведущих непрерывные войны, перенёс в свой классический роман «1984», в котором можно найти практические советы, на что надо настраиваться в повседневной жизни.

То же глухое настроение и то же безрадостное существование описывает Йозеф Шумпетер в своей последней опубликованной при жизни книге «Капитализм, социализм и демократия» (1942). Там тоже решающий вопрос стоит так: «Может ли капитализм выжить? Нет, на мой взгляд, нет». Капитализм погибнет вместе с классом предпринимателей. В мире, всё более автоматизированном и бюрократизированном, тип предпринимателя становится всё менее востребованным, его пробивная сила и его видение не так уж много значат в больших организациях, которые всё чаще доминируют в экономике. Его «индивидуальное лидерство, которое стремилось к успеху на основе личной силы и личной ответственности», утратило свою социальную пользу. Современная организационная форма акционерного общества больше не находит места для собственников или предпринимателей, она управляется анонимным менеджментом с менталитетом саранчи, который первым делом печётся о собственной пользе и только потом о фирме (вспомним о таком же обвинении со стороны Адама Смита). Крупные концерны в силу своего господства над рынком могут позаботиться о том, чтобы не было молодой поросли предпринимателей. Монополисты таким образом парализуют процесс созидательного разрушения и тем самым экономическое развитие. Это происходит с благословения государства, которое довольно тем, что экономика организована в крупные, легко контролируемые единицы. Пространства свободы становится всё меньше из-за сокращения свободы предпринимательства и роста централизованных органов. Бюрократии сосредоточивают в своих руках власть, структурируют процесс, контролируют, управляют и не проявляют понимания ни в чем. Свободы всегда вызывают у них подозрение.