Джон Куиггин - Зомби-экономика. Как мертвые идеи продолжают блуждать среди нас

Упор на волатильности квартальных темпов роста, кроме того, целиком укладывался в рамки преобладавшего подхода к оценке макроэкономической политики – правила Тейлора, названного так в честь Джона Тейлора, который формально описал его в 1993 году. [10]

Согласно целому ряду статистических показателей, с начала 1980-х годов в США наблюдалось резкое снижение волатильности темпов экономического роста. Но в США темпы роста выпуска [11]не были единственным сгладившимся показателем. Кроме того, снизились средние темпы инфляции и волатильность темпов инфляции, а также волатильность занятости и безработицы. В целом схожая динамика отмечалась и в других развитых странах.

Исключением из этого ряда была Япония, где в конце 1980-х лопнул надувавшийся в течение нескольких десятилетий пузырь на рынке недвижимости и на финансовом рынке. Крах подготовил почву для длительной стагнации. Стоило только начаться долгожданному подъему, как он тут же обрывался очередным снижением. Однако на тот момент трудности в японской экономике расценивались как сугубо японские. Подобным же образом финансовый кризис конца 1990-х годов интерпретировали как явление, характерное для «кумовского капитализма» азиатского типа.

Статистическое обнаружение «великого смягчения» и в еще большей степени одобрительная речь Бернанке создали питательную среду для быстрого роста разнообразной академической литературы об этом явлении. Сотни исследований виртуозно препарировали его, выдвигая альтернативные интерпретации, объяснительные гипотезы и прогнозы на будущее. Экономисты опровергали друг друга, оправдывая дурную славу своей профессии. Но, как часто бывает со специалистами из одной области, за спорами о деталях скрывалось принципиальное согласие. В частности, ни один тех, кто писал о «великом смягчении», и мысли допустить не мог, что конец этого смягчения не за горами.

То короткое время, когда идея «великого смягчения» была жива, казалось, что она эмпирическим путем доказывает успех рыночного либерализма. Явная стабилизация деловых циклов предоставила защитникам последнего прагматическое обоснование того, что сдвиг в сторону рыночного либерализма, произошедший в начале 1970-х годов, несмотря на всю неэффективность и несправедливость этого процесса, создал устойчивое процветание. «Великое смягчение», казалось, служило макроэкономическим доказательством превосходства рыночного либерализма над кейнсианством с присущей ему несправедливостью.

Стагфляция 1970-х годов и последовавшее за ней десятилетие экономических неурядиц, как представлялось, уступили место устойчивому и повсеместному росту. Аналогичные процессы стабилизации экономики, наблюдаемые в ряде англоговорящих стран, можно было отнести на счет радикальных реформ, проведенных такими государственными деятелями, как Маргарет Тэтчер в Великобритании, Роджер Дуглас в Новой Зеландии, Пол Китинг в Австралии. Европейский союз чаще всего относили к числу отстающих, но считалось, что у него нет другого выбора, кроме как следовать образцу англоговорящих стран.

Председатели центральных банков, в особенности Алан Гринспен и Бен Бернанке, с радостью принимали похвалы за достижения эпохи «великого смягчения», стараясь при этом не замечать данных о существующих дисбалансах и неконтролируемых рисках. При Гринспене достижения казались особенно незыблемыми.

Тезис об усовершенствовании монетарной политики основывался не только на приписываемых Гринспену и его коллегам по цеху гениальных способностях. Гораздо больший вес имело утверждение, согласно которому финансовая либерализация позволяла теперь стабилизировать экономику с помощью одного-единственного инструмента политики. Этой волшебной палочкой была краткосрочная процентная ставка, находящаяся под контролем центрального банка. В США такой ставкой является ставка по федеральным фондам.

Рассуждая о «великом смягчении», чаще всего говорили о роли монетарной политики и центральных банков. Кроме того, речи о «великом смягчении» прекрасно ложились на победные мотивы, игравшие во славу рыночного либерализма и глобализации. Ведь если с кейнсианской точки зрения управление макроэкономическими рисками было задачей национальных правительств, то теперь утверждалось, что развитые глобальные финансовые рынки – это форма страховки от экономических рисков во всемирном масштабе. Поскольку, как предполагалось, экономические колебания в отдельных странах друг друга нивелируют, уровень риска можно было снизить без вмешательства государства. Все, что было нужно для этого сделать инвесторам, – позаботиться о диверсификации своих портфелей, а государству – разрешить свободное перемещение капитала в поисках наиболее высокой доходности.

Но могла быть справедливой и третья точка зрения на причины «великого смягчения», а именно, что это лишь счастливое стечение макроэкономических обстоятельств. Возможно, два мощных циклических расширения, последовавших одно за другим, чуть более длительных, чем обычно, и с более мягкими рецессиями – это всего лишь случайность. В академических статьях о такой возможности, как правило, упоминали, но лишь мимолетом. Популярные авторы, такие как Джерард Бейкер, и вовсе ее не касались.

Эконометрические работы, посвященные «великому смягчению», подтверждали, что в середине 1980-х годов произошли статистически значимые изменения. Однако то, что такие проверки значат немного, в мире эконометрики – секрет Полишинеля, ведь выборка данных, на основе которой формулируется гипотеза, затем используется для ее проверки. В теоретической медицине, где первоначально и была разработана теория статистической значимости, ситуация иная: сначала выдвигается гипотеза, а затем для ее проверки организуется эксперимент.

Четвертый вариант отгадки, который в ходе дискуссий о «великом смягчении» почти не звучал, состоял в том, что видимая экономическая стабильность – это на самом деле отражение экономической политики, в конечном счете обреченной на провал. Проще говоря, мнимое процветание, созданное рыночным либерализмом, было пузырем, которому рано или поздно суждено было взорваться. Точнее, оно было чередой пузырей, один больше другого, каждый из которых подпитывался сочетанием финансового дерегулирования и расширительной монетарной политики.

«Великое смягчение» не просто дало рыночным либералам сильные карты в их вечной полемике против социал-демократов, оно свидетельствовало о правоте центрального положения рыночного либерализма. Это положение гласит, что на современном этапе индивиды и бизнес – а вовсе не правительства – лучше справляются с управлением экономическими рисками. Иллюстрацией этого тезиса стало то, что Джейкоб Хэкер назвал «великим перемещением рисков». Риски, которые раньше несли корпорации и правительства, были переложены на плечи рабочих и домохозяйств.